Впервые я увидела его у мусорного бака возле нашего старого подъезда. Худой, пыльного серого цвета, он копался в мешках, не замечая никого вокруг. Я замедлила шаг и пригляделась. Пёс бросил на меня быстрый взгляд, словно случайно, и снова уткнулся в пакеты — голод оказался сильнее интереса к человеку.
— Эй, малыш… — сказала я тихо.
Он не отреагировал. Ни взгляда, ни движения уха — словно не слышал. Я вздохнула и пошла дальше.
На следующее утро я специально вышла пораньше. Взяла старую пластиковую коробочку, положила туда вчерашнюю кашу с мясными кусочками. На улице было прохладно, люди спешили на работу. Он опять был у бака, копался, ища что-то съестное. Я подошла и поставила контейнер перед ним. Он замер, потом сделал несколько неуверенных шагов вперёд.
— Ешь, не бойся, — шепнула я.
Пёс настороженно принюхался, пятился, осматривался. Я отошла на пару метров, и только тогда он набросился на еду, голодно заглатывая каждую ложку.
Я стояла неподалёку, не двигаясь. Люди оглядывались, некоторые качали головой. «Может, он опасен», — тихо проговорил один прохожий своей спутнице. Та пожала плечами. Мне было всё равно. В его взгляде не было агрессии — только усталость и тоска по теплу.
С того дня я стала приносить ему что-то вкусное каждый раз, когда выходила. То остатки ужина, то купленный заранее корм. Он всегда ждал — то возле бака, то около подъезда. Но подходил медленно, не виляя хвостом, не прижимаясь. Ел молча, будто извиняясь за то, что вынужден это делать.
— Он хоть на что-то отзывается? — однажды спросил сосед.
— Не думаю, — пожала я плечами. — Наверное, никогда и не знал, что такое кличка. Уличный с рождения, скорее всего. Никто его и не звал раньше.
Сосед кивнул, подумал и добавил:
— Может, он навсегда таким и останется. Бродягой.
Я ничего не ответила. В груди сжалось. А если он и правда никому не нужен, кроме меня?
Постепенно он начал ко мне привыкать. Я называла его просто «пёсик»: «Пёсик, иди», «Пёсик, на». Он не понимал слов, но узнавал интонацию. На имя не отзывался, но начинал двигаться, если слышал мой голос.
Иногда, когда было свободное время, я садилась на лавочку у дома, бросала ему кусочки. Он подходил медленно, аккуратно. Не терся, не ластился. Вёл себя, будто существовал по собственным, уличным правилам.
— Забери его к себе, — говорила мне подруга по телефону. — Он уже выглядит прилично, пора бы.
— Я бы с радостью, — вздыхала я. — Но после развода осталась в крохотной квартире. И он всё ещё боится. Дикий он. Не знаю, привыкнет ли.
А сердце просило другого. Хотелось назвать его по-настоящему, не просто «пёсик». Имя — это ведь первый шаг к дому, к семье.
Однажды вечером шёл ледяной дождь. Я шла с работы, вся промокшая. Возле магазина под навесом он сидел — весь мокрый, прижав уши, поджав лапы. Жалкий и до боли родной.
— Пошли со мной, — сказала я, сама не веря, что решилась. — Идём, глупый.
Он посмотрел, но не двинулся. Я сняла куртку, распахнула её, наклонилась — предлагала укрыться. Он нюхнул воздух, но не подошёл. Я достала из сумки пакет с остатками еды, положила рядом. Он посмотрел, подошёл и стал есть. Я молча наблюдала, промокая под дождём. Сердце разрывалось — хотелось забрать его, согреть, прижать. Но он не был готов.
Утром его не оказалось. Ни у бака, ни во дворе. Я обошла весь район, звала, не зная как. У него ведь даже имени не было. Прохожие удивлённо смотрели, кто-то спросил: «Вы ребёнка ищете?» Я покраснела.
Прошло два дня. Я не находила себе места. Спросила у соседей — никто его не видел. Сын по телефону сказал:
— Да успокойся ты. Он, скорее всего, нашёл место поудобнее. Они так делают.
— А у меня ощущение, что что-то случилось, — ответила я.
Чувство вины не отпускало. Может, в тот дождь я сделала что-то не так. Может, не дала достаточно тепла. Мы ведь оба были потеряны в этом мире — я, уставшая женщина, и он, безымянный пёс.
На третий вечер, возвращаясь после поздней смены, я услышала скулящий звук. За углом, среди мусорных пакетов, он лежал — лапа поджата, под ней кровь. Скулёж разрывал душу.
— Тише… Это я, — присела я, протянув руку.
Он вздрогнул, но не убежал. Узнал запах, дотронулся носом. Я заметила, что рана незначительная, но воспалённая. Подобрала его осторожно, он не сопротивлялся.
— Сейчас всё будет, мой хороший. Только держись.
Я донесла его до круглосуточной ветеринарки. Доктор — молодая женщина — удивлённо спросила:
— Это ваш пёс?
— Наверное, теперь да, — выдохнула я.
Рану обработали, сделали укол, дали рекомендации. Домой мы шли медленно. Он держался рядом, я держала его за верёвку, привязанную к шее.
Дома я расстелила одеяло на полу, поставила воду и принесла отварное мясо. Он ел быстро, потом лёг, прижался к полу.
— Спи. Ты дома теперь, — прошептала я.
Наутро я проверила рану — он дышал ровно, не шарахался при виде меня. Я бросила ему ломтик колбасы — он взял с осторожностью.
— У тебя ведь нет имени, да? — спросила я.
Он молча смотрел. Я улыбнулась:
— Тогда будешь Бус. Коротко, понятно. Бус — это теперь ты.
С тех пор всё изменилось. Он привыкает к дому, к звукам, к людям. Иногда вздрагивает во сне, вспоминая улицу. Я покупаю ему недорогой корм, по выходным готовлю ему еду. Мы гуляем, он понемногу осваивается. Когда я зову: «Бус, ко мне», — он оборачивается.
А по ночам мы просто смотрим друг на друга. Молча. Он не знает слов, но чувствует мою доброту. И отвечает тем же.
Люди говорят: «Зачем он тебе?» А я только улыбаюсь. Ведь у него теперь есть имя. А значит — и дом, и человек, который его любит.
— Бус, домой! — говорю я.
Он поднимается и идёт рядом. И я знаю: он не просто пёс с улицы. Он теперь мой. Настоящий. Живой. Любимый.
Если у вас была похожая история — расскажите о ней в комментариях.
