Когда я уезжала, на улице было холодно. Ещё не зима, но осень уже ушла. Серое небо, ветер, лужи — всё вокруг выглядело уныло и неприветливо. Тогда он вцепился в мою куртку своими большими лапами и завыл — не просто заскулил, а по-настоящему завыл, как будто его отрывали от самого дорогого. Хотя он уже не был щенком — восемь месяцев, высокий, ещё неуклюжий, но уже крепкий пёс с большими, как лопаты, лапами. Мой Тэдди.
Меня ждала работа за границей на целый год — шанс, от которого невозможно было отказаться. Все документы были подписаны, билеты куплены, и внезапно — вопрос, который стал тупиком: куда девать собаку? Мама сразу сказала, что не справится — здоровье. Подруга — аллергия. Приют — точно нет. Это не тот случай.
На помощь пришли знакомые друзей — пара с детьми, частный дом, просторный двор. Они сказали: «Мы как раз думали завести собаку. Порода нравится. Пусть поживёт у нас — год быстро пройдёт».
Я составила список: чем кормить, какие у него любимые игрушки, что спит он только с подушкой и боится грома. Отдала им его плед, старую миску с надписью «Тэдди Бур» и утку на верёвке.
— Он вас запомнит? — спросила женщина, когда я уже стояла в прихожей.
Я кивнула. Внутри всё сжалось.
На вокзале я не сдержалась — плакала громко, как ребёнок. Не из-за страха или неизвестности, а от ощущения, что часть меня остаётся. И правда, не уехала — от себя не убежишь.
Первое время я звонила каждую неделю: ест ли, спит ли, не грустит?
— Всё хорошо, — успокаивали меня. — Освоился. Игрушки любит. Детей обожает. Сейчас на ковре валяется.
Присылали фото: Тэдди с девочкой, положив морду ей на колени, или радостно бегущий по снегу. Сначала я радовалась. Потом стало больно. Он менялся. Взрослел. Шерсть темнела. Взгляд становился спокойнее. Будто он уже дома. Там.
Я всё ещё звонила, но реже спрашивала, помнит ли он меня. Боялась ответа.
Шли месяцы. Когда пришло время покупать обратный билет, я волновалась. Узнает ли он меня? Не стал ли он уже их собакой?
Дом был тем же — двор, лужи, серое небо. Я подошла и увидела его вдали — он гонялся за мячом.
— Тэдди, — тихо позвала я.
Он остановился. Замер. Мяч укатился. Он смотрел. Несколько долгих секунд. Потом медленно пошёл ко мне. Так же, как в тот первый день у приюта. Подошёл. Понюхал ладонь. И посмотрел в глаза. Тихо. Долго. Узнающе.
— Ты помнишь, — прошептала я. Он ткнулся в живот, выдохнул тяжело — и я заплакала.
Забирать его сразу я не стала. Хозяева не возражали. Сказали, что он стал частью семьи, дети его обожают. Но добавили:
— Он ваш. Это видно.
Я долго думала. Он лежал у моих ног. Иногда просто дышал. Словно говорил: «Решай. Я рядом».
На третий день я поняла: заберу. Не потому, что должна, а потому, что он выбрал меня. Снова.
— Мы бы хотели навещать его иногда, — попросила женщина.
— Конечно. Он и вас помнит, — ответила я.
Дети прощались тяжело. Девочка плакала, мальчик с трудом держался, потом бросился ко мне:
— Оставьте ему плед! Он на нём всегда спит!
Я оставила плед. А сама положила в рюкзак ту самую утку.
В машине он сидел позади, положив голову рядом со мной. Скулил иногда. Я гладила его у уха — там, где белое пятнышко. Боялась: а вдруг он не сможет привыкнуть обратно?
Но дома он просто прошёл за мной. Обошёл комнату. Нашёл подстилку. Лёг. Вдохнул. Вздохнул. Потом подошёл к миске, понюхал и посмотрел на меня, будто спрашивал: «Ну, где еда?»
Я побежала в магазин. Нашла тот же корм. Он ел, как всегда — медленно. Ночью спал у кровати, лапы вытянуты, нос — в подушку. Я просыпалась от его дыхания.
Неделя — и всё вошло в прежний ритм. Утром — прогулка. Вечером — взгляд, не позволяющий есть на диване. Встречал меня у двери с тем же выражением: «Ты вернулась. Я ждал».
Иногда приносил утку. Клал рядом. Садился. Ждал. Я улыбалась.
Через месяц пришло письмо — фото, где дети держат плакат: «Привет, Тэдди!». И мягкая собачка из фетра. Рыжая, с чёрным носом.
— Им будет не хватать, — сказала я. Он поднял уши, подошёл, уткнулся в руку. Лёг рядом. Положил морду на колени.
Всё стало, как раньше. Только тише. Спокойнее. Он просто был. Рядом. Как будто никогда и не уходил.
— Я и не знала, — прошептала я, — что любовь умеет ждать. Даже молча.
Он вздохнул. И прижался крепче.
