Когда я узнала, что жду ребёнка, первой, кто это осознал, была вовсе не я. И даже не Паша. И не тест с яркими полосками. Первая — это Сима. Наша кошка. Строгая, серая, будто с характером английской леди. Жила сама по себе, общалась, когда ей вздумается, и вообще держалась так, словно это мы — её гости, а не наоборот.
В тот вечер я просто сидела и собиралась с мыслями перед визитом в женскую консультацию. Сима вдруг запрыгнула ко мне на колени, осторожно положила лапу на живот и замерла. Тогда я не придала значения — решила, что совпадение. Но Сима не была любительницей сидеть на коленях. Погладить себя разрешала, но чтобы сама — и вот так? Никогда.
— Что с твоей кошкой? — удивился Паша, когда она повторила этот трюк в третий раз за день.
— Весна, наверное, — неопределённо ответила я. — Или просто мышь почуяла.
Паша усмехнулся и пошёл заниматься посудой. А я осталась сидеть с лёгким непониманием — почему она так? Взгляд у неё был не просто сосредоточенный — осмысленный, даже тревожный.
Беременность протекала ровно, без особых осложнений. Первый триместр прошёл легко, если не считать эмоциональные всплески — слёзы из-за рассыпанной клубники, истеричный смех над роликом стирального порошка. Всё, как и должно быть. На УЗИ всё в норме, врач доволен.
Но поведение Симы изменилось. Теперь каждое утро она приходила и устраивалась у меня на животе. Поджимала лапы, укладывалась с видом охранника и тихо мурлыкала.
— Может, она просто ощущает, что ты не одна? — догадывалась я вслух.
— Да она, скорее, просто любит тепло. Ты ж теперь как печка, — смеялся Паша.
Но меня всё больше настораживало: раньше Сима так себя не вела. А теперь — день за днём, на одном и том же месте, обязательно на животе. Если кто-то приближался ко мне — даже мама или подруга — кошка начинала нервничать. Могла зашипеть, убежать, а иногда и лапой цапнуть.
— Ты её в охранницу случайно не переквалифицировала? — с иронией спросила мама. Мы посмеялись, но когда Сима начала шипеть даже на врача, пришедшего с доплером, смех закончился.
— У вас тут начальник службы безопасности, — усмехнулся доктор. — Может, её сразу к аппарату подключим?
И я уже тогда чувствовала, что что-то не так. Не с анализами, не с животом. Где-то глубже, как тень на краю сознания. Будто я не успеваю за собой, будто душа отстаёт от тела.
И вот однажды ночью я проснулась — и поняла: малыш не шевелится. Тишина.
— Паша… — позвала я.
Он, сонный, приподнялся:
— Что случилось?
— Не двигается он… Ни толчка, ни движения, уже больше часа.
— Может, спит. Утром поедем, проверься. Сейчас попробуй уснуть.
Я попыталась. Лежала с закрытыми глазами и не могла не думать. Тут пришла Сима. Не как обычно — она не легла на живот, а прижалась сбоку, голову положила у груди и застыла. Вдруг вскочила и вцепилась в мою ногу.
— Ай! Сима, ты чего?! — я вскрикнула.
Она снова прыгнула, положила лапу — и снова вцепилась, только сильнее.
— Паша, мне страшно. Поехали. Сейчас.
Мы собрались за пару минут. Паша за руль, я — с тревогой внутри. А Сима осталась. И впервые я почувствовала настоящий страх. Словно внутри уже знала, что Сима была права.
Врач в приёмной сразу сделал УЗИ. Потом надолго замолчал.
— Вы приехали вовремя. Началось отслоение. Если бы чуть позже — последствия были бы тяжёлыми.
Меня положили под капельницы. Капали круглосуточно. Я лежала, смотрела в потолок и не могла выкинуть из головы одну мысль: Сима знала. Не интуитивно. Физически. Она чувствовала то, что я игнорировала.
Если бы не она — всё могло закончиться иначе.
После выписки — было уже начало апреля. Земля дышала влагой, асфальт был местами в лужах, местами сухой. Весна пришла быстро. Паша встретил меня с термосом и тюльпанами.
— А Сима как? — первое, что я спросила.
— Всё нормально. Ел, пил, спал у тебя на подушке. Каждую ночь — у двери. Ждала, мне кажется.
— Она ведь нас спасла… — прошептала я.
— Да уж. У нас теперь в семье герой.
Дома Сима вышла ко мне на порог. Села. Смотрела внимательно. Я опустилась к ней на колени, она подошла и положила голову мне на живот. Я не сдержалась — заплакала.
— Прости, Сима. Ты же знала. Ты предупреждала. А я…
С тех пор она стала моей тенью. Ходила следом, спала рядом, следила, чтобы я не вставала резко и не переворачивалась на спину. Когда я принимала душ — сидела под дверью. Когда читала — дремала у живота. Как будто охраняла нас обоих.
Мама приехала однажды с пирогами и котлетами. Посмотрела на Симочку, дремлющую рядом:
— Всё ещё рядом?
— Как наседка, — усмехнулась я.
— Думаешь, чувствует второй шанс?
Я кивнула. Сложно было объяснить, но я тоже это ощущала — не просто привычка. Обет, данное обещание. Обязанность оберегать.
Паша, хоть и подшучивал, стал сам относиться к ней мягче. Ласковее. Называл её доктором.
— Как мама? Всё по графику? — спрашивал, гладя по спинке.
Сима фыркала, но слушала внимательно.
И вот однажды утром — её не оказалось. Ни на подушке, ни в коридоре. Не на кухне, не в ванной. Я кинулась искать.
— Сима! Симочка!
Паша проверил балкон — форточка приоткрыта, подстилка смята.
— Может, сиганула?
Я вышла на улицу. В халате, в тапках. С огромным животом. Люди смотрели, а я — звала. Заглядывала в кусты, под машины, в подвалы. Искала.
Через час бабушка у соседнего дома кивнула:
— Серая такая? Гордая? Видела. Вон туда побежала, к поликлинике. Чудная — никому не даётся.
Мы пошли туда. Я медленно, но уверенно. И правда: возле лавочки — она. Сидит, настороженно смотрит.
— Сима! — я позвала.
Она мяукнула и тут же бросилась ко мне. Уткнулась в живот.
— Тут приём ведь, — сказал Паша. — Ты же завтра планировала идти?
— Да.
— А может… зайдём сейчас?
Я не знала, что сказать. Но внутри снова проснулось это особенное ощущение — будто надо. Будто Сима не просто так бросилась туда. Будто это снова что-то значило.
Мы зашли в поликлинику. Сказали, что почувствовала себя нехорошо. Принимал другой доктор, временно заменявший моего. Он посмотрел на меня внимательно, провёл УЗИ, а потом почему-то решил перепроверить. И снова — пауза, настороженность.
— У вас снова начальная стадия отслоения. Очень хорошо, что пришли вовремя, — спокойно сказал он.
Я закрыла глаза. А Сима, сидевшая на стуле в переноске, издала еле слышное «мяу», как будто напомнила: «Я же предупреждала».
Теперь я снова дома. Всё спокойно. Я ем творог, вяжу что-то неопределённое — может быть, шарфик, может, капюшон. А Сима — рядом. Каждую ночь она ложится возле моего живота, будто проверяя: всё ли спокойно. Я знаю — если что-то случится, она почувствует. Опять.
Роды выдались непростыми. Доченька почти доносилась — на 38-й неделе. Я устроилась на диване, собиралась посмотреть фильм, а Сима, как обычно, улеглась у живота. И вдруг — резко вскочила, вцепилась в ногу и громко мяукнула. Не жалобно, не жалко — требовательно, чётко, настойчиво. Как той ночью, когда спасла нас.
Я посмотрела ей в глаза — и всё поняла.
— Паш, пора. Поехали. Сейчас.
Он даже не спросил, просто взял сумку и побежал к машине. В дороге я держала живот ладонью, а в мыслях — только Сима. Как она оберегала, как чувствовала, как не отходила. Словно передавала нас в надёжные руки, когда пришло время.
Девочка родилась на заре. 3100, крепкая, шумная, с характером. Я глянула на её крошечный нос и не смогла отделаться от мысли — Сима. Такой же прямой, упрямый, с внутренним стержнем. Паша сказал — мой. А я подумала — её.
Нас задержали в роддоме на неделю. Всё было нормально, просто наблюдали. Я каждый день звонила домой. Паша рассказывал:
— Она ходит по квартире, ищет тебя. Иногда забирается на кровать. Часто сидит у двери. Мяукает. Особенно по ночам.
— Покажи её, — просила я. Он включал камеру. Сима, увидев экран, подходила, внимательно смотрела. И молчала. Только глядела долго, в упор, как будто спрашивала: «Где ты? Почему тебя нет?»
Когда мы вернулись, она уже ждала. Сидела на комоде, откуда видно весь коридор. Увидела меня — не бросилась, а медленно сошла вниз. Подошла. Осторожно прижалась мордой к ногам.
Я опустилась, обняла:
— Мы дома, моя хорошая. Всё. Мы дома. Спасибо тебе.
Паша внёс люльку. Сима подошла, заглянула внутрь, внимательно осмотрела. Потом села рядом и замурлыкала. Тихо. Одобрительно. Протянула лапу к краешку, словно проверяя — всё ли на месте.
С того дня она снова не отходит от нас. Где я — там и она. Где дочка — рядом Сима. Я качаю малышку — она лежит возле, спокойно наблюдая. Я кормлю — она устроилась рядом на подлокотнике. Пеленаю — сидит на полу, пристально глядя, не отрываясь.
Ночью она спит около моих ног — ближе к краю кровати, не мешая ребёнку. Но часто встаёт и подходит к кроватке, проверяет, всё ли в порядке. Иногда мурчит, едва слышно, как будто поёт колыбельную.
Когда педиатр пришёл впервые, сразу спросил:
— У вас кошка всегда так себя ведёт?
— Нет, — сказала я. — Только с беременностью. И теперь.
— Это сильная привязанность. Они чувствуют.
Я не стала рассказывать всё. Ни как она нас предупредила. Ни как спасла дважды. Ни как охраняла меня, когда сама не понимала, что происходит. Потому что это — наше.
Недавно был один случай.
Малышка спала. Я мыла бутылочки на кухне. Вдруг — наступила тишина. Не просто спокойствие, а будто воздух застыл. Я остановилась, губка выпала из рук. Сердце ёкнуло.
Я пошла в комнату. Сима стояла у кроватки, напротив. И снова — то самое мяуканье. Резкое, чёткое. Не истеричное, но срочное.
Я бросилась туда. Дочка покраснела, не дышала, захлёбывалась молоком. Ни звука, только тишина и застывшее тело.
Я подняла её, перевернула, постучала по спине, дрожащими руками. Минуты растянулись до вечности. Потом — вздох. Крик. Она снова с нами.
Я села на пол, держала малышку на груди, не отпуская. А Сима улеглась рядом, голову положила мне на колени. Снова замурлыкала. Ровно. Уверенно. Как будто говорила: «Теперь всё в порядке. Я рядом. Ты не одна».
С тех пор я смотрю на неё иначе. Не как на кошку. И даже не как на члена семьи. Как на нечто большее. Ангела. С усами и мягкими лапами.
Паша иногда смеётся:
— У нас теперь два телохранителя. Один — кричит, другой — смотрит, как будто знает всё про всех.
А я только улыбаюсь. Потому что знаю: это правда. Это больше, чем просто кошка. Это — страж. Настоящий.
Теперь, когда она запрыгивает ко мне на колени, я не прогоняю. Даже если жарко, неудобно, не вовремя. Потому что знаю: если снова что-то произойдёт — она первая узнает.
И я поверю ей. Сразу. Без вопросов.
— Спасибо тебе, Симушка, — шепчу я ей каждый вечер. — За всё. Ты знала. Раньше меня.
Она молчит. Только ровно дышит, прижавшись плотнее. И я чувствую — всё будет хорошо. Потому что она рядом.
Если у вас тоже была история про животное, которое чувствовало больше, чем человек, — расскажите в комментариях. Это важно.
