Я отправился на рыбалку, как обычно — в одиночку и не ради улова. Мне не столько важна была добыча, сколько покой: белый лёд, скрипучий снег и тишина, в которую не врываются звонки и разговоры. В мои шестьдесят единственное, что греет зимой — это термос с чаем, старенький, но надёжный бур и возможность остаться наедине с собой хотя бы на пару часов.
День выдался морозным, градусов пятнадцать, яркое солнце резало глаза. Лёд потрескивал, но без угрозы — как будто напоминал: «я здесь, под тобой, но не забывай о серьёзности».
Я ушёл довольно далеко от берега, к тем местам, где раньше бурил лунки. Вдруг в стороне заметил тёмную точку на гладком белом льду. Сначала решил — мусор. Пакет, может. Потом — а вдруг ребёнок? Или животное?
Не хотелось подниматься. Удочка уже в лунке, чай настоялся. Но внутри что-то шевельнулось — тревога. Поднялся. Пошёл.
Чем ближе подходил — тем сильнее сжималось сердце. Тень на льду шевелилась. Очень медленно. Будто ползла. Я ускорился.
Это был щенок. Маленький лабрадор, совсем малыш. Месяцев трёх от силы. Шерсть сбилась в комья, на морде примерзли ледяные корки. Он не скулил и не гавкал. Просто смотрел. В глаза. Спокойно. Будто знал, что другого шанса у него не будет.
— Ты откуда тут, малыш? — я опустился рядом. Касаясь его уха через варежку, почувствовал ледяной холод. Щенок не отпрянул. Вздохнул.
Я осторожно взял его на руки. Лёгкий, как пушинка. Только кости и сбившаяся шерсть. Задние лапы странно болтались — неестественно, как будто были чужими.
Под курткой он прижался и замер. Только сердце билось учащённо.
Я не знал, что делать. Ни машины с собой, ни даже пледа. Пришёл пешком, с санками, да и теми — медленно, с остановками. Не мальчик уже.
Но назад шёл так быстро, как давно не бегал. Щенок не выл, не дёргался — только крепче прижимался. Будто чувствовал: спасение или конец.
Думал: кто тебя так? Кто выбросил на лёд? Наверное, привезли машиной. Под покровом ночи. Выбросили подальше, чтобы не вернулся.
Дома поставил его в ванну. Осторожно смыл лёд, дал воды. Он пил жадно, громко. Всё, что предложил — съел. Даже хлеб с колбасой, хотя знал, что нельзя. Потом свернулся клубочком на старом покрывале и уснул. Прямо в коридоре, как будто это было самое безопасное место в мире.
Я сидел рядом и думал: откуда ты? Почему один? Что с лапами?
На следующий день отвёз его к ветеринару. Девушка в очках осмотрела, нахмурилась:
— Лабрадор, мальчик. Месяцев три, не больше. Но у него врождённая дисплазия. Бёдра не встают в суставы как надо. Операция, может, потребуется. Или всю жизнь будет хромать.
— Его могли выбросить из-за этого?
— Запросто. Щенков с пороком бракуют. Особенно таких — лабрадоров. У нас их «плодят» на продажу, без документов. Всё, что с дефектом — в мусор.
Я молчал. Щенок сидел рядом и смотрел вверх. Не испуганно, не умоляюще — просто прямо. Как будто спрашивал: «Ты меня оставишь?»
Назвал его Март. Просто потому, что был конец февраля, и я подумал — скоро весна. Новая жизнь.
Он привык ко мне быстро. Не шумел. Боялся резких звуков. Спал на кухне, у батареи. Ходил странно — лапа не слушалась, но терпел.
Выходили гулять редко. Я носил его на руках. Он стоял в снегу, потом сам просился обратно.
Соседи интересовались:
— Новый? Где взял?
— Нашёл.
— Хромает что-то.
— У него особенность. Порода такая.
Прошло пару недель — и мы жили, как будто всегда вместе. Он ждал меня у двери, я варил ему кашу. Он дышал рядом. Я прислушивался.
И однажды понял: никому его не отдам. Никогда.
Случайно в магазине услышал:
— У станции мужик продаёт щенков. Лабрадоры, ретриверы. Мы купили — через месяц сдох. Болел, наверное…
Я сразу напрягся:
— Где вы сказали?
— Да у станции. По выходным. Фургон чёрный.
В выходной поехал. Издали увидел — клетка, щенки, грязные, запуганные. Один вонючий ящик. Снимал на телефон, не подходил.
Вернулся домой, прижал Марта к груди. Он облизал подбородок. Первый раз. Я понял — не могу молчать.
Позвонил старому другу, участковому:
— Юр, привет. У станции щенков торгуют. В клетках. Грязь, вонь. Фото есть. Посмотришь?
— Серьёзно?
— Очень.
Через два дня он перезвонил:
— Всё подтвердилось. Но без официальной жалобы не можем. Есть желание?
— Есть. Поехали.
Когда зашли на ту базу… запах, сырость, тьма. Щенки в коробках, облезлые. Один — тонко выл.
В одной клетке — чёрный щенок, с белой грудкой. Лапы — как у Марта. Я присел. Он подошёл. Смотрел — так же.
— Ты теперь не один, — прошептал я.
Началось расследование. Подключились волонтёры. Хозяев прижали. Щенков забрали.
Я взял того чёрного. Назвал Апрель.
Март сперва ревновал. Потом улёгся рядом. И остался.
Теперь мы втроём. Двое на поводках. Один — старше, умнее. Второй — озорной, грызёт всё подряд.
Соседи смеются:
— Петрович, у тебя не двор, а пункт спасения.
Я улыбаюсь. Мне не надо другого.
Недавно один мужчина подошёл:
— У вас щенок не от Григория? У нас такой был. Сказали — усыпить. Мы не смогли. Его куда-то увезли…
— Он у меня.
— Навсегда?
Я кивнул. Он тоже.
Март теперь не боится. Только пылесос терпеть не может. Апрель таскает тапки. Иногда разные. Я не ругаю.
У меня снова есть причина вставать утром.
И теперь, выходя на пруд, где когда-то всё началось, я всегда смотрю по сторонам. Вдруг — чей-то смысл снова лежит на льду.
