Стояла осень — спокойная, тёплая, как в старых книгах называют — золотая. Воздух был влажным и мягким, всё ещё сохранявшим отголоски лета, но уже дышащим приближением холодов. Он окутывал деревья, медленно теряющие листву, прозрачной дымкой. Ни ветра, ни дождя — только тихая, мягкая гармония во всём, что попадалось взгляду.
По просёлочной дороге, что тянулась между двумя крупными кварталами города, Марта гнала машину быстрее, чем нужно было. Её глаза почти не ловили краски осеннего пейзажа, не улавливали волшебства смены времён. Как и многие, она была слишком поглощена заботами, чтобы замечать красоту вокруг.
Сейчас она украдкой бросала раздражённые взгляды в зеркало заднего вида. Там, сжавшись и стараясь не попадаться на глаза, сидел Вовка. Его скрипка каталась по сиденью, отзываясь каждым поворотом руля. Мальчик пытался придержать инструмент, но встречал только раздражённое шипение матери.
— Ну возьми ты её, наконец, на колени! — срываясь, проговорила Марта.
Вовка молча подчинился, аккуратно прижав скрипку к груди.
Марта злилась на саму себя. Она прекрасно понимала, что сын ни в чём не виноват, но раздражение сидело в ней глубоко, не давая отпустить накопленное за день напряжение. Утро было суетным: она приводила в порядок концертную рубашку сына, собирала его одежду, обувь, готовила еду, параллельно стирала, убирала. Казалось, всё происходило одновременно, и с каждой минутой становилось только напряжённее.
Хоть времени было предостаточно, она всё равно торопила Вовку, заставляла доесть обед — ненавистный для него суп. Сама не знала зачем.
Выезжать они успели с запасом, но застряли в плотной пробке и прибыли к концертному залу почти вовремя, с пяти минутным опозданием.
Марта дёргала ребёнка за рукава, помогая раздеться, бросила вещи в гардероб и поспешила вверх по лестнице к залу. Учительница встретила их неодобрительным взглядом, но всё же повела мальчика за кулисы.
Марта осталась стоять в холле. Суета закончилась. Двигаться было больше некуда. Она вздохнула, пригладила свитер и вошла в зал…
Она пыталась сосредоточиться, вслушивалась в выступления, но ничего не чувствовала. Ожидание выступления сына стало единственным, что держало её внимание.
Через десять минут к ней подошла преподавательница и попросила выйти. У двери, опустив голову, сидел Вова — в выглаженной рубашке, начищенных туфлях, со скрипкой в руках.
Преподаватель мягко объясняла, что Вова пока не готов выступать на большой сцене. Обещала послушать его на следующем занятии, подсказывала, как преодолеть волнение. Марта не ответила ни слова.
Они поехали домой. И только тогда, оказавшись наедине со своими мыслями, Марта ощутила прилив злости. Она так старалась, столько сил вложила в подготовку, пережила недели однообразных скрипичных звуков, а он… он просто не вышел на сцену!
Вдруг машина мягко натолкнулась на что-то. Марта инстинктивно проверила зеркала и затормозила, колеблясь, стоит ли остановиться.
— Мам, ты слышала? Что это было? — спросил Вова.
— Пустяки. Неважно, — бросила Марта.
Вова развернулся на сиденье, уставившись в заднее стекло.
— Сядь нормально, — отрезала Марта и добавила газу.
Когда они вошли в квартиру, всё сразу стало на свои места.
Сергей, её муж, явно не ожидал их так рано. У входа валялись чужие туфли на каблуках, а на вешалке — белое пальто, не её. Рядом стояли мужские ботинки, купленные ею Сергею буквально на днях.
Она слышала голоса из спальни, но всё равно пошла туда, как будто ей нужно было увидеть собственными глазами то, что уже знала. И увидела. И больше никогда не смогла забыть.
Вова молча ушёл в свою комнату и закрылся, бросив скрипку в угол. Он слышал, как родители кричат друг на друга, словно его рядом не существовало. Через щёлку в двери он увидел, как отец, хлопнув дверью, ушёл.
Марта так долго злилась, что со временем Вова перестал даже упоминать отца. А скрипка осталась в углу — пыльный символ несбывшихся ожиданий.
По той же лесной дороге Марта вновь гнала машину быстрее, чем следовало. Рядом Вова крепко держал скрипку.
— Ну положи ты её уже к себе! — выдохнула Марта.
Мальчик подчинился без лишних слов.
Вдруг машина снова мягко ударилась о что-то. Марта резко посмотрела в зеркала.
— Мам, ты это видела?
— Наверное, ничего особенного…
Вова обернулся и вгляделся в дорогу позади. Марта всё же остановила машину.
На обочине сразу бросилась в глаза маленькая дворняжка. Щенок тихо скулил, боясь пошевелиться. Осторожно, сжав сердце, Марта подошла, приподняла животное и отнесла в салон.
В клинике сделали снимок, поставили капельницу. Собачка лежала на кушетке, Марта сидела рядом, гладила её по голове и не могла сдержать слёз. Эти огромные, полные боли глаза будто пробили в ней какую-то стену. И слёзы потекли — за всё: за усталость, за одиночество, за годы, прожитые в спешке.
Плакал и Вова. Ему тоже нужно было выплеснуть всё, что накопилось — страх, стыд, растерянность, одиночество.
Собаку взяли домой. Заботились всей семьёй. Рёбра срослись, силы вернулись. Назвали её Феклой — за простую мордочку и добрый, немного нелепый характер.
Фекла обожала музыку. Стоило Вовке появиться с ключом у двери, как она мчалась в его комнату, доставала скрипку на середину комнаты и усаживалась рядом — слушать.
Вовка играл, а она пела. В тон. Забавно, немного хрипло, но очень в тему. И заниматься стало весело. На сцене он представлял Феклу рядом и больше не боялся. Смычок скользил по струнам свободно, музыка лилась легко.
Через полгода Сергей честно признался, что любит другую. Было больно, тяжело, но разговор произошёл. Он ушёл.
Ночью Марта лежала, обняв его подушку, плакала. Фекла забралась к ней, легла рядом и вдруг… завыла. В унисон. Получилось так нелепо, что Марта рассмеялась сквозь слёзы, погладила свою четвероногую подругу и впервые за долгое время почувствовала тепло.
А осенью они вместе — Марта, Вова и даже Сергей — выгуливали Феклу в парке.
Собака прыгала, радостно гоняясь за мячом. Марта смотрела, как сын что-то рассказывает отцу. Сергей кивал, и в его взгляде читалась гордость.
Марта наблюдала, как Вовка растёт, и с изумлением осознавала: он становится прекрасным человеком.
Она опустилась на траву, вдыхая аромат осени, вглядываясь в серое небо и золотые деревья. Где-то глубоко внутри пришло понимание — всё наладится.
Обиды и боль отступали. Время вымывало их из сердца. А жизнь, такая разная, сложная и красивая, продолжалась. И у неё было самое важное — семья: сын, растущий в светлого мужчину, и Фекла, её глуповатая, верная, поющая собака.
