В двенадцать часов у неё была хирургическая процедура. Ничего сложного, обычная плановая операция: час под анестезией, несколько несложных действий врачей — и домой в тот же день. Правильно бы было поехать туда с ней, но она не требовала и не просила — понимала, что у него завал по работе. Да ещё открытие нового отделения на носу.
— Всё будет нормально, — улыбнулась она, — Я перезвоню, как только всё закончится.
Потом мягко поцеловала его в щеку, бросила в сумку несколько пакетиков корма для бездомных подвалных котов — и легко, почти невесомо, выскользнула за дверь.
Он поправил галстук, ещё раз критически глянул на отражение в зеркале, подхватил важную папку с расчётами и отправился в офис.
Работа генерального, стоящего во главе компании, которую он за несколько лет вытянул в число лидеров, была пожирателем времени. И он отдавал ей всё: без остатка, без пауз, без передышек — успокаивая себя мыслью, что делает это ради них двоих. Ради неё. И даже ради её любимых подвалных кошек.
Не то чтобы он кошек не любил, — нет. Просто её страсть к этим дворовым «ничейным» котам казалась ему лишённой смысла. Никакой пользы, никакой логики, никакой практичности. Ну причуда — и ладно, терпим, как терпят забавные слабости любимого человека.
Поэтому на все её попытки притащить домой очередного истощённого, облезлого бедолагу отвечал жёстко: нет и всё. Ну зачем? Что это изменит? Другое дело — сервал. Или хотя бы кот из дорогой ориентальной породы — вот это статус, эстетика, гармония. А подвал? Что от него? Она устала объяснять, он — никогда так и не понял.
«Операция… Простая… Плановая… Ничего особенного… Я должен был поехать туда с ней!!!»
Сколько раз за ту ужасную неделю он повторил это себе? Сто? Тысячу? Бесконечное множество?
Когда, швырнув все дела, мчался в больницу…
Когда, держась за халат врача, почти тряс его, требуя ответа…
Когда рвал в клочья папки, бумаги, расчёты — всё, что удержало его от того, чтобы быть рядом…
Когда стоял на коленях у её койки, прижав лоб к её холодной руке и молил… возвращайся… услышь меня… скажи хоть слово…
Но она молчала. И никто — ни он, ни врачи — не мог предположить, что рутинная операция, час под наркозом способны обернуться комой…
— Мы делаем всё возможное, — говорил ему врач тихо.
— Да вы не делаете НИЧЕГО! — срывался он, оплачивая перевод в отдельную палату.
— Надежда есть. Нужно время, — говорила медсестра мягко.
— Где эта ваша надежда?! — кричал он в пустоту коридора, когда спустя семь дней она оставалась без сознания.
Он перепробовал всё. Звал лучших врачей. Включал для неё музыку. Говорил с ней. Наполнил палату цветами. Почти перестал появляться в офисе — лишь бы быть рядом постоянно.
Просил. Убеждал. Обещал невозможное. Даже, в отчаянном порыве, целовал её губы, вспоминая глупую сказку о спящей красавице. И с каждым днём всё больше проваливался в отчаяние — и в бестолковую, дикую ярость, жаждущую ломать всё вокруг.
Опрокинутый стул. Разбитая ваза. Выброшенная сумка. И рассыпавшиеся по полу packets кошачьего корма. Того самого. Который она хотела отнести подвалам.
Этим никчёмным, как он считал раньше, котам. Которые вызывали в нём раздражение, тщательно прикрытое показным равнодушием.
«Глупец! Боже, какой же он был слепой идиот!»
Вернуть всё назад… Перемотать… Переиграть…
Он бы теперь вместе с ней — на коленях — ползал за этими котами. Приносил бы домой любого хвостатого оборванца… И любил бы их, потому что она — любила.
Откат накрыл внезапно — и весь гнев, весь беспомощный жар, всё внутреннее давление разом спало.
Он медленно осмотрел разгром в палате…
И дрожащими пальцами стал поднимать пакеты корма с пола.
Спустя десять минут он уже стоял у двери того самого подвала…
— Это называется фелинотерапия. Но зарегистрированных подтверждений её эффективности в таких тяжёлых случаях — нет, — врач серьёзно смотрел на него, наблюдая, как тот заносит в палату шестую переноску с котами.
— Значит, мы будем первыми, — выдохнул он, выпуская животных.
— Это её коты. Слышите? Её! И я отдам всё на свете, лишь бы сказать ей об этом. Хоть раз ещё…
— Я предупрежу медперсонал.
— Спасибо. Я… должен был всё это сделать намного раньше… Вы понимаете? Я…
— Надежду терять нельзя. Жизнь учит нас через страдания. Помните об этом.
— Не забуду… Никогда больше не забуду.
В двенадцать снова у неё операция. Такая же. Плановая. Ничего серьёзного. И она опять даже не просит его ехать с ней. Тихо улыбается. Но не может скрыть эту радость, глядя на то, как он, чертыхаясь, надевает шестую шлейку на очередного упрямого кота, убегающего от него по коридору.
Её котов. Тех самых, подвалных, беспородных. Под чьей тяжестью она год назад впервые пошевелила рукой и сделала вдох, не понимая, что происходит.
Семь пар глаз, смотрящих прямо на неё.
Шесть облегчённых выдохов.
И один ликующий, полный света и счастья вскрик — она запомнила навсегда.
Может, поэтому сейчас — когда ей предстоит пережить всё ещё раз — страха нет совсем.
Она видит мужа, вымотанного, с прилипшими к пиджаку разноцветными шерстинками,
и улыбается шире, глядя в его строгий, но нежный взгляд.
А потом смеётся в голос над прохожими, которые оглядываются им вслед.
Потому что вид дорогого солидного мужчины в костюме,
который ведёт на шести поводках ухоженных, но простых подвалных котов,
заполняющих улицу возмущённым многоголосым «МЯЯЯУ?!» —
это зрелище, мягко говоря, неординарное.
— Ну что, операция. Ничего сложного. Плановая. Час под наркозом, пара манипуляций — и домой. И если ты снова начнёшь грызть всё подряд — в следующий раз останешься дома! — ворчливо шепчет мужчина, сидя на больничной скамейке, окружённый кошачьими хвостами, и держа на коленях слегка покусанный, но всё ещё красивый букет роз.
Он поглядывает на часы, поправляет разом шесть разноцветных поводков, проверяет, не ослабли ли ремни на шлейках, а потом переводит взгляд на окна отделения, где прямо сейчас она приходит в себя. Совсем скоро их пустят к ней. И он сможет наконец пожаловаться ей на шестерых полосатых хулиганов, которые ни в какую не слушаются его без неё.
И сможет сказать… как любит её. И как будет любить всегда. Даже если она потом будет целыми днями пропадать в котоприюте, который его компания построила и профинансировала недавно.
Глупость? Да.
Смешная мелкая слабость? Наверное.
Но каждый раз, вспоминая тот день, когда она впервые открыла глаза — он понимает:
пока она рядом — ничто не важнее её смешных, бессмысленных, но таких счастливых желаний.
И он будет продолжать исполнять их.
До тех пор, пока жизнь позволяет ему это делать.
Пока ещё не поздно.
