Я наткнулся на него, когда сделал короткую остановку у маленького лесочка возле трассы, ведущей в Иерусалим. Такие лесопосадки здесь встречаются часто — водители съезжают на пару минут, когда в пути не до удобств. Ничего героического, обычная жизнь. Я свернул чуть в сторону, вышел, прошёл вглубь деревьев, сделал то, ради чего остановился, и уже собирался возвращаться к машине, но вдруг заметил в стороне нечто странное — метрах в десяти от меня. Я остановился и не сразу поверил глазам.
В капкане лежал волк. Но наши местные, степные волки — совсем не те, кого вы привыкли представлять. Невысокие, худые, скорее похожие на ободранную собаку, чем на грозного лесного хищника. Этот был из таких. Он уже почти не двигался, будто давно смирился. Левая передняя лапа зажата в тяжёлой железной ловушке. А ведь такие капканы запрещены, да и любые другие — тоже. Значит, браконьеры.
Волк смотрел на меня спокойно. Не рычал, не дёргался, не пытался напугать. Боль, голод и жажда сделали своё: страх в нём как будто выгорел. И самое страшное — в его глазах стояли слёзы. Он просто лежал и тихо плакал, не отводя взгляда.
Я вернулся к машине и достал из бардачка то, что тоже, строго говоря, не приветствуется: крепкий нож и плоскую отвёртку. Другого выхода не было. Подойдя осторожно, я говорил с ним, как с человеком, объяснял, что не собираюсь вредить и хочу лишь освободить. Разжал железные «челюсти» капкана — механизм клацнул, лапа выскользнула, волк дёрнулся, будто хотел сорваться и бежать… но сил уже не осталось.
Он поднял на меня глаза и снова заплакал. Тогда я вздохнул, пробормотал короткую молитву, снял куртку и, стараясь держаться подальше от клыков, завернул волка, поднял на руки и понёс к машине. Ну а что ещё оставалось? Бросить его на верную смерть?
Удивительно, но он не пытался укусить. Лежал тихо, напряжённый, и смотрел с такой смесью удивления и настороженности, будто не понимал, что происходит. Возможно, решил, что я просто переношу его «в другое место» — и смирился.
Вместо Иерусалима я развернулся и поехал обратно в город — к знакомому ветеринару, у которого когда-то лечил кота. По дороге я думал лишь об одном: как объяснить, кого я привёз, и не услышать в ответ отказ. Но объяснять так и не пришлось — я просто занёс находку в кабинет и положил на стол.
У врача глаза стали круглыми.
— Господи… это же волк. Вам надо сообщить куда следует — его заберут, будут заниматься, — сказал он первым делом.
— Он до этого не дотянет, — ответил я и, на всякий случай, вытащил из кармана деньги.
Но ветеринар даже не посмотрел на них — его интересовала лапа. Он попросил меня придержать голову, сделал укол обезболивающего и снотворного, и дальше всё закрутилось уже по-медицински: обработка, перевязки, капельницы, контроль дыхания.
Через пару часов волк лежал в углу кабинета в наморднике, а врач устало сказал, чтобы я ехал домой: он понаблюдает пару дней и позвонит, а потом я решу, что делать дальше.
Через два дня я приехал за ним, и к тому времени уже успел придумать имя — Джек. Жена, надо сказать, не спорила: она тоже из тех, кто не умеет проходить мимо живого существа в беде.
— Попробуем, — сказала она. — Никто и не узнает.
В кабинете ветеринара меня ждал сюрприз. У него жили коты, и я был уверен, что они будут спрятаны в другой комнате, подальше от хищника. Но оказалось наоборот: коты плотным кружком окружали Джека. А самый крупный, рыжий, вообще устроился у него сверху, время от времени нюхал волчий нос и будто докладывал врачу: «Состояние терпимое». Волк только моргал и не возражал.
Феликс (так звали врача) вдруг сказал:
— Триста.
— Триста чего? — не понял я.
— Четыреста долларов. Оставьте его мне. Я такого не видел никогда. Зачем он вам? Я смогу ухаживать.
— Не выдумывайте, — возмутился я. — Вы с утра до ночи на работе. Когда вы будете ухаживать?
Так Джек оказался у нас — в небольшом домике на окраине города. Первые дни он забился в угол, уткнувшись мордой в пол, и так и лежал: сегодня, завтра, послезавтра. Страх и недоверие держали крепко.
Мы с женой решились: я снял намордник. Джек поднял голову, внимательно посмотрел — и просто лёг, без угрозы, без попытки сбежать. Я протянул руку и осторожно погладил. В его взгляде не было ни злости, ни паники — только настороженная внимательность.
На следующий день произошло ещё одно чудо: наш кот Томка, большой красивый таец, спокойно улёгся рядом с Джеком. Почему именно кот оказался самым смелым — понятия не имею. Но вскоре стало ясно: Том решил, что волк — его.
К вечеру Джек уже немного поел, а я вывел его на поводке и показал, где у нас «место для дел». Он понял сразу. Том ходил за ним следом и… аккуратно закапывал в мягкую землю всё, что оставлял Джек. Спать кот тоже перебрался к новому другу: теперь он ночевал не с нами, а рядом с волком.
Когда Джек окреп и стал воспринимать нас как свою стаю, я начал выводить его на улицу — разумеется, на коротком прочном поводке и в наморднике. В нашем районе почти у каждого частный дом, а значит — собака. Соседи подходили часто.
— Какая у вас пугливая, облезлая собачка, — однажды сказала соседка справа.
Так и прилипло: «облезлая собачка». Джек, когда кто-то тянул к нему руки, жался к моим ногам. Не лаял, не рычал, голову лишний раз не поворачивал. Я объяснял просто:
— На мусорке нашли. Его били. Еле выжил. Теперь вот такой.
Мужчины после этих слов мрачнели и ругались на «бывших хозяев». Женщины вздыхали, жалели и всё равно пытались погладить. Джек сперва терпел, потом привык — и однажды начал сам тянуться к людям. Увидит даму — и уже тащит меня на поводке, подставляя голову, чтобы чесали.
— Снимите намордник, — уговаривали женщины. — Такой ласковый пёс, а вы его мучаете.
Я долго думал и всё-таки снял. Для Джека начался праздник. А вот для соседских собак — наоборот: стоило Джеку появиться, как они начинали истошно лаять и пятиться, а некоторые вообще пытались спрятаться. Хозяева ругали своих псов, не понимая, чего те «капризничают» рядом с такой дружелюбной «собачкой».
А потом у нас родилась дочка. Жена, естественно, встревожилась и попросила меня держать Джека во дворе на привязи, пока малышка совсем крошечная. Я вышел, сел с волком у дерева и начал объяснять, будто он всё поймёт: что женщины бывают подозрительные, что мама волнуется, что так надо… Я говорил долго. Очень долго.
И вдруг из дома донёсся крик. Я обернулся — и похолодел: Джека рядом не было.
Я бросился в дом, уже рисуя в голове самые страшные картины и проклиная себя, но, влетев в комнату, увидел невозможное. Дочка лежала на диване. Слева сидел Том, как караульный. Справа лежал Джек, прижав к малышке свою большую длинную голову.
Дочка смеялась, пускала пузыри и двумя ручками тянула волка за усы и уши. А Джек жмурился… и, клянусь, будто улыбался.
Жена стояла рядом с такими глазами, словно сама не верила происходящему. Я шагнул было ближе, но она приложила палец к губам и шепнула:
— А ну иди отсюда. Не мешай. Мы наслаждаемся.
С тех пор, уходя из дома, она первым делом обращается к Джеку:
— Лапочка, рыбочка… присмотри за моей девочкой. Я тебе доверяю.
А потом поворачивается ко мне и уже буднично добавляет:
— А ты покорми, пелёнки поменяй и в квартире убери.
Я вздыхаю и соглашаюсь.
Вот такая история — про волка по имени Джек, кота Томку и любовь, которая не спрашивает, кто ты по природе. И когда мне говорят: «Сколько волка ни корми — всё равно в лес смотрит», я только улыбаюсь. Не знаю, куда смотрит наша «облезлая собачка». Но то, что она умеет любить и даже улыбаться — это уж точно.
