Иногда в жизни происходят события, которые с виду простые, ничем не примечательные, а на сердце оставляют такой отклик, будто пережил целую бурю. В нашей деревне случилась именно такая история — обычная, но до глубины души трогательная.
Лето тогда стояло жаркое, душное — как бывает в середине июля. Именно в такие знойные дни в нашем селе появилась она — Найда. Потрёпанная, исхудавшая, ребра наружу, вся в пыли. Но в глазах у неё читалась какая-то особенная боль и мудрость — не дворняга, нет, а потерянная, оставшаяся без дома собака.
Первой заметила её Вера Павловна, моя соседка. Стояла у калитки, как вдруг к ней подбежала собака, тихо легла у ног. Будто выбрала себе хозяйку.
— Ты чего тут разлеглась? — пробурчала Вера Павловна, но уже неся из дома чашку с водой. — Пей, бедовая.
Найда — так её потом окрестили — пила аккуратно, но с жадностью, видно было — собака не уличная, домашняя. Кто-то позже предположил, что это могла быть та самая собака покойного Семёныча, умершего месяц назад.
Погладила её Вера Павловна, накормила и вздохнула: — Прости, милая, не могу взять. Живу одна, здоровье подводит.
Собака будто поняла — поднялась, кивнула глазами и ушла. Но уже утром сидела у тех же ворот, спокойно, почти смиренно. Ждала. Каждый день.
А потом начались жалобы. У кого курицу утащили, у кого грядку вытоптали. — Это она, бродячая, — заявил Андрей Егорыч, старейшина наш. — Надо в лес её, подальше, чтоб не возвращалась.
— Да она ж не злая, добрая она… — жалобно тянула Вера Павловна, — ну куда ж её?
— Кур ворует — и этим всё сказано, — отрезал Егорыч.
Все промолчали. А через пару дней собака исчезла. Стало известно: Егорыч отвёз её в лес километрах в двадцати от деревни. Выпустил и уехал. — Может, приживётся, — пробормотал он.
Никто особенно не спорил — у нас принято решать проблемы быстро и тихо. Вера Павловна потом три дня почти не показывалась, всё выглядывала в окно да платок утирала.
А потом случилось то, чего никто не ожидал. Наступила осень, уже по утрам трещали заморозки, как вдруг — она вернулась. Не одна.
Я тот день запомнила до мелочей. Раннее утро, роса на траве, дымка. По улице идёт Найда, дышит тяжело, а за ней — пятеро щенков. Малюсенькие, разноцветные — черные, белые, рыжие. Топают, спотыкаясь, тянут за ней.
— Пресвятая Богородица, — выдохнула Степановна, выронив таз с бельём.
Найда, не глядя ни на кого, шла прямо к дому Семёныча — заброшенному. Дом, в котором, возможно, когда-то была счастлива.
Изумление по деревне разлетелось, как пожар по сухой траве. Все только и говорили: — Возвратилась! И не просто — щенков привела! По лесу, по бурелому, двадцать километров — и всё это с малышами!
Даже Егорыч притих, ходил угрюмый, ложку мимо рта тянул. — Я не думал… — пробормотал он, когда жена спросила, чего хмурый. — Не ожидал такого.
А Вера Павловна будто сама себе места не находила. Всё выглядывала, в платке бегала до угла и обратно. — Щенки же там… — повторяла. — Маленькие совсем. Промерзнут же в той лачуге!
На следующий день к дому Семёныча направилась Людмила Сергеевна. Год назад потеряла дочь и с тех пор была одна. Несла ведро с объедками. Найда выскочила из старого сарая и встала между женщиной и входом. Не рычала, но взгляд был грозный.
И Людмила Сергеевна села прямо на землю, поставила рядом ведро и заговорила: — Не бойся, дурочка. Я ж не трону. Принесла тебе поесть. Ты ж вся худая, как щенков кормить-то будешь?
Говорила долго, спокойно, по-доброму. И Найда вдруг присела напротив. Смотрела, потом чуть махнула хвостом — сдержанно, но доверчиво.
В тот же вечер Егорыч, озираясь, принёс к сараю старый тулуп. — Холодно железо-то… — буркнул, оставляя его у двери.
А спустя день Вера Павловна решилась. Подошла, Найда встретила её без вражды, настороженно, но не враждебно. — Прости, милая, — прошептала Вера Павловна, — я тогда испугалась. Боялась одна остаться. А теперь вот…
Найда смотрела в глаза. И было в этом взгляде что-то очень человеческое. Не злость. Понимание.
Людмила Сергеевна теперь ходила к щенкам каждый день. Кормила, разговаривала. Потом и гладить стала. Найда не противилась. Доверилась.
— Забрала бы ты их к себе, — предложил как-то Николай. — Зима ведь…
Она ничего не ответила, но задумалась.
Через неделю щенки переехали. В корзине. Людмила Сергеевна уговаривала Найду: — Там тебе будет хорошо. Тепло, мясо, молоко. Не стой здесь, пошли.
И Найда пошла. Молча. За ней — вся деревня наблюдала. Егорыч, покашливая, пообещал: — Я забор подлатаю. А то пролезут ведь, шустрые.
А ещё через пару дней мужики всей деревней построили у неё на участке будку. Настоящую — с отделениями, утеплённую, надёжную.
— Чтобы не капало, — объяснял Михалыч, забивая гвозди.
Найда сидела на крылечке, щурилась, наблюдая. А щенки, ставшие крепче, носились по двору, сталкиваясь, падая, веселясь.
Прошло время. Зима вступила в свои права. Щенки подросли. Людмила Сергеевна не могла оставить всех, хотя сердце сжималось от одной мысли об этом.
— Давайте по деревне раздадим, — предложила она. — Чтоб рядом были. Я всех знаю — плохим не отдам.
И случилось неожиданное. Егорыч сказал: — Я белого возьму. Смышленый он. Такой мне и нужен.
Все замерли. Егорыч?
— А что вы так смотрите? Двор-то есть.
Следом и другие потянулись. Вера Павловна — черненького. Петрович — рыжего. Степановна — самого маленького. Михалыч — пятнистого. Все нашли себе верных друзей.
А Найда? Она осталась у Людмилы Сергеевны. Дом, покой, забота. С годами поседела, замедлилась, но каждый, кто встречает её, здоровается, улыбается:
— Здравствуй, наша умница.
И с тех пор у нас в деревне не осталось ни одной брошенной собаки. Потому что если вдруг появляется бездомная — кто-то обязательно скажет:
— Я возьму.
А Найда по-прежнему у Людмилы Сергеевны живёт. Стареет уже, конечно. Но каждый в деревне, завидев её издали, улыбается и говорит:
— Здравствуй, умница.
