Во дворе царило оживление. Всё пространство дрожало от множества разношумных голосов, среди которых особенно выделялся громкий, звонкий хохот детей всех возрастов. Казалось, будто медведь-сладкоежка потревожил огромный улей, и теперь он гудел от разномастного веселья.
В просторной песочнице, обрамлённой ярко-синими деревянными бортиками, сновали малыши. Они лепили фигурки, строили песочные замки, копали неглубокие лунки, похожие на норки, и тут же закапывали их, переворачивая в руках пестрые формочки и ведёрки.
Чуть поодаль, в тени молодых деревьев, где располагались качели и турники, уже резвились ребята постарше. Их звонкий смех сливался с радостными криками, доносившимися с качающихся «лодочек», и эти крики эхом отражались от окон многоэтажек, словно сами дома дрожали от детской радости.
Вместе с окнами содрогались и уши, особенно у тех, кто сидел за деревянными столами — ребята постарше, лениво наблюдавшие за происходящим и иногда в шутку потрясавшие кулаками в сторону младших. Но даже среди этих «старшаков», как они сами себя называли, изредка слышался громкий, заразительный смех.
Шаман не знал, почему снова пришёл сюда. Почему, несмотря на бесконечные погони и прогон, всё равно тащил своё измождённое, ослабевшее тело сюда, к этому смеху. Почему из последних сил волочил натруженные, израненные лапы по асфальту. И зачем, принюхиваясь, с жадностью втягивал носом этот лёгкий, еле уловимый аромат — запах безмятежного, искреннего, детского счастья.
Чуждого. Недостижимого. Но манящего сильнее любого мяса или кости…
Каждый следующий шаг давался всё тяжелее. Люди, шарахающиеся от грязного, измождённого, но всё ещё внушительного алабая, лишь усиливали тревогу внутри его и без того надломленного сердца. В глазах прохожих читалось: «Опасен», и следом сыпались камни, выкрики, оскорбления…
И — голод.
Когда-то он был домашним псом. Любимцем. Но после того как не стало его старого хозяина, он оказался никому не нужным. Он узнал, что такое холод, страх, боль… Но ничто не сравнится с этим мучительным, выматывающим чувством — голодом. Раны заживают. Ссадины становятся шрамами. А вот это жжение внутри, боль в пустом, давно сжавшемся от голода животе — она как будто стала его частью. Навсегда.
И всё же он пришёл сюда. На этот наполненный смехом двор, где каждый вдох обжигал душу запахом жизни, которой ему больше не видать. Он пришёл сюда умирать. В этом шуме, в этом гомоне, наполненном счастьем, смерть не казалась такой страшной…
Первыми заметили его малыши. Из песочницы. В тени старого сиреневого куста они увидели лежащего грязного пса. Зашумели, задвигались. Потянули к нему руки с яркими совочками и радостно защебетали, высматривая мам, сидящих на скамейках у подъезда.
Не успели взрослые понять, в чём дело, как более активные дети постарше уже бежали в ту сторону, куда указывали совочки. Они ловко перепрыгивали через дорожки, огибали бордюры и через пару мгновений уже столпились возле обессилевшего Шамана, как маленькие любопытные птицы.
Кто-то осторожно дотронулся до него, кто-то потянулся ладошкой к спине. Осторожно, сначала с опаской, но всё более уверенно дети гладили грязную, натянутую на кости шкуру, касались коротких, удивительно мягких ушей. Они недоумевали — почему такая большая собака не открывает глаза?
Один из малышей побежал звать «старшаков». Те, увидев, что происходит, подошли, осмотрелись с важностью, растолкали младших и, присев рядом, потрогали горячий нос Шамана шершавыми от занятий ладонями. Затем поспешно начали звонить кому-то, прижимая к уху блестящие смартфоны.
Тем временем, обеспокоенные мамины голоса пытались прорваться сквозь шум:
— Отойдите! — махали они руками. — Он больной! Может быть бешеным! Укусит!
Но остановить ребят было невозможно. Малыши из песочницы тянулись к толпе. Мамам оставалось только оттаскивать своих деток назад и ворчать себе под нос — дескать, день так хорошо начинался…
Шаман этих голосов не слышал. Он лежал, будто оглушённый, улавливая в сознании лишь детские крики, сливавшиеся в сплошной шум. Он попытался поднять морду — то ли зарычать, то ли заскулить, но снова провалился в темноту. В сон.
Сон, полный боли, тоски и воспоминаний. Он видел своего старика-хозяина. Внуков, которые катались на нём, как на лошадке. Видел блестящий на солнце снег, в котором валялся с наслаждением. Видел дверь в дом… Закрытую.
И плачущих малышей, прижатых к окну машины, которая увозила их прочь. Видел дорогу, по которой шёл неделями. Видел равнодушные лица, отказывавшие ему в куске хлеба, но не отказывавшие в пинке.
Он уже почти слился с этим сном. Почти остался в нём навсегда, будто догоняя любимого человека в своих грёзах…
Но вдруг почувствовал прикосновение. Чьё-то уверенное, тёплое. Его тело дёрнулось. Он очнулся. Попытался подняться, но лапы не слушались. Он едва не рухнул, но его подхватили сильные руки.
— Дядя Серёжа! Мы с вами пойдем!
— Вот, возьмите деньги — я копилку разбила!
— Пап, а мы с пацанами тоже поможем!
— Собачка, пожалуйста, держись!
— С ним всё будет хорошо?
— Ну мама, ну пожалуйста…
— А ну тишина!!!
Отец одного из подростков, тот самый дядя Серёжа, быстро появился во дворе после короткого, но взволнованного звонка своего сына. Он окликнул ребятишек, пытаясь немного успокоить переполошившуюся детвору.
Он поудобнее подхватил крупного, но удивительно лёгкого пса, кивнул внимательным подросткам, наблюдавшим за каждым его движением, и твёрдым шагом направился к соседнему двору — туда, где совсем недавно распахнул свои двери филиал городской ветеринарной клиники.
Мужчина двигался молча, сосредоточенно, с нахмуренным лбом, будто боялся, что малейшая тряска может причинить ещё больше боли животному, и так измотанному до предела. Он шагал, тщательно выверяя каждое движение, осторожно неся своего новообретённого подопечного, словно хрупкое существо, которое легко повредить.
Шумный двор притих. Дети, всё ещё идущие следом, умолкли, как и матери малышей, которые, не справившись с детскими слезами, поспешили следом, прижимая к себе своих всхлипывающих малышей, с тревогой поглядывающих на странное шествие.
Ветеринарная клиника была переполнена. В коридоре не протолкнуться: на всех скамейках теснились дети, сидящие по двое и трое, стараясь не упустить из виду ни одной детали. Стулья поскрипывали от напряжения, лица были напряжены в ожидании.
Сотрудники, снующие по помещениям, не могли не заметить такую внезапную толпу. Их взгляды были полны удивления, но атмосфера в холле была тихой, наполненной сосредоточенным ожиданием.
Альбина Сергеевна, главный ветеринар «Любимчиков», вернувшаяся после обеда, словно завязла в этой вязкой, напряжённой тишине. Ей приходилось буквально пробираться сквозь пересекающиеся взгляды детей, цепляющихся за неё глазами, полными тревоги и надежды.
Протиснувшись в кабинет, она захлопнула за собой дверь, бросила взгляд на пса, лежащего без движения на металлическом столе, измождённого и обессиленного, и тут же обратилась к ассистентам:
— Что здесь происходит?
Но времени на разговоры уже не оставалось — началась работа. Шприцы, капельницы, препараты, — всё пошло в ход. Миска с паштетом с глухим звуком покатилась по столу, и хотя корма положили с запасом, хватило его едва на одно слизывание языком.
Шаман, только что очнувшийся от врачебных манипуляций, даже не успел толком почувствовать вкус пищи. Он только ощутил, как тёплая масса мягко провалилась в пустой желудок, словно заполнив его на мгновение, но тут же исчезла, оставив после себя всё то же чувство опустошения.
Он хотел было попросить ещё. Хотел, если бы мог, умолять. Но резкая боль пронзила лапы, заставив позвоночник вздрогнуть до кончиков хвоста. Инстинкт подсказал — рычи, вставай, защищайся…
Но, встретившись глазами с людьми, окружающими его, он замер. В этих взглядах не было страха, не было злобы. Только участие, сочувствие, теплота. Удивлённый, растерянный, он остался лежать спокойно, пока не провалился в глубокий, пахнущий лекарствами сон.
— С вашей собакой всё будет хорошо, — мягко произнесла Альбина Сергеевна, появившись в коридоре и глядя на вскочивших с мест детей.
— У него сильное истощение, пришлось вскрыть старые раны, чтобы снять воспаление. Но угрозы жизни я сейчас не вижу…
Продолжить ей не дали. Весь холл буквально взорвался детскими голосами. Кто-то закричал от радости, кто-то засмеялся, кто-то хлопал в ладоши. Это был бурный, шумный всплеск облегчения и счастья, с которым не мог сравниться ни один школьный звонок.
В этой общей радости потерялась даже администратор за стойкой, у которой вдруг навернулись слёзы. Дядя Серёжа, стоящий рядом, едва заметно улыбался, крепко приобняв своего сына, а возле них на руках у растроганных мамочек весело болтали ногами малыши.
В этом шумном ликовании Альбина Сергеевна на секунду забыла о медицинских заключениях, дальнейших назначениях и, самое главное — о приличном по сумме счёте за оказанную помощь. Она вдруг подумала, что клиника и сама может покрыть расходы. Что, быть может, в таких историях и заключается настоящее призвание её профессии — помогать, не измеряя помощь деньгами. Ведь перед ней стояли не просто дети. Перед ней стояли Люди. Маленькие — по возрасту. Огромные — по своему состраданию и добру.
И эта радость, этот детский гомон уже начинал просачиваться сквозь стены — к тому, кто спал в соседнем кабинете, впервые за долгое время не чувствуя страха. К тому, кто отчаялся когда-либо снова узнать, что значит быть любимым…
Двор снова оживал. Гудел, переливался голосами, сливался в единый шум. Но теперь он был наполнен другими звуками — зимними. Весёлый визг детей сопровождал красные санки с колокольчиками, мчащиеся по покрытым коркой льда дорожкам. Они переворачивались, зарывались в мягкие сугробы, вызывая хохот и радостные вопли румяных малышей.
Чуть поодаль, где летом стояли качели, теперь выросли крепости из снега. В их бойницах прятались мальчишки, швыряя снежки, сверкающие на солнце. Попадали в «вражеские» носы, разлетались искристыми облаками, и за каждым попаданием следовал громкий, заразительный смех, от которого снова дрожали окна высоток.
Даже уши под шапками краснели и подрагивали. Старшеклассники за деревянными столами, шутливо трясли кулаками, ворча на младших, но и сами смеялись, забывая о своих позах важности.
Этот смех Джек знал и любил. Он знал этих детей — шумных, задорных, добрых. Он обожал, когда они катались на санках, привязанных к его упряжке. Обожал, когда ему вручали косточки, угощали вкусняшками, гладили и тискали.
Он узнал в них своих. Узнал в них семью. Хотя звался он теперь Джек, а раньше был Шаманом, он не чувствовал потери. Он чувствовал любовь.
Он любил всех: малышей, старших ребят, подростков, включая Димку — сына дяди Серёжи, своего нового друга. Да что там — друзей у него теперь было много. И всех он любил одинаково — по-собачьи, искренне, преданно.
Потому что каждый из этих ребят, несмотря на возраст, уже был Человеком. А вместе они были тем, что движет этот мир вперёд.
Они были Надеждой. Его надеждой. И, может быть, надеждой всего человечества — такими, какими и должны быть настоящие Люди: маленькими телом, но огромными сердцем.
