В нашем доме всегда обитало по несколько кошек, а ещё парочка-тройка дворняг. Частный сектор всё же, без хвостатых — никак. Никого из животных мы никогда не покупали — они словно сами к нам приходили. Чаще всего – с улицы, иногда – отдавали знакомые, когда уже не могли держать.
Зима тогда выдалась на редкость суровой, особенно в феврале.
В то утро, субботнее, я спешила по делам, пробегая мимо Колхозного рынка, где по обычаю один из углов отдан под торговлю животными и кормами. У входа, как обычно, сидели продавцы с клетками, коробками и переносками – щенки, котята, птицы…
Я старалась смотреть под ноги — если задержу взгляд хоть на одном — всё, сердце в клочья. Ушла бы с десятком животных.
И вот уже почти пробежала мимо последнего продавца, сделала ещё несколько шагов… и внутри что-то щёлкнуло. Картинка, мелькнувшая на периферии взгляда, будто повернула меня обратно.
Худенький, взъерошенный мальчишка лет четырнадцати, без головного убора — а мороз-то страшный. И такие глаза — изумрудные, большие, такие живые и одновременно потухшие… Словами не передать. Я развернулась и подошла.
У его ног стояла обычная птичья клетка, а внутри — ярко-рыжий кот с точно такими же изумрудными глазами. И по морде кота текли слёзы — от холода ли, от отчаяния ли…
У меня всё внутри оборвалось. Спрашиваю: «Сколько хочешь за кота?» Он поднял взгляд — растерянный, будто не поверил, что я вообще к нему обратилась. Вокруг же куча пушистых комочков, милашек — а у него взрослый кот, видавший виды.
— Ничего не надо, — говорит, — только в добрые руки. Он же мой Друг. А вы, тётенька, добрая?
Вот так, думаю, в тридцать уже «тётенька»… Говорю: «Добрая». — «А почему тогда отдаёшь?» — спрашиваю. Мальчик опустил голову.
— Мамка не разрешает. Живём бедно. А с ним ещё тяжелее — хоть он и кот, а ест как человек. А друг он мне настоящий. Жили с бабушкой вдвоём, кота я нашёл под подвалом, принёс. Уговорил бабушку оставить, она согласилась. Рыжий был тогда — комок шерсти. Родители приезжали редко, но если и появлялись, то пьяные. Конфет мне не везли, только упрёки и шлепки.
Мама с отчимом не помогали, наоборот, приезжали к пенсии и деньги просили. А бабушка всё отдавала. Рыжика они не любили — пытались выгнать, пинали… А он вырос красивым — шерсть, как пламя, глазёнки – светятся.
Когда бабушку увезли в больницу, я с Рыжиком два дня один был. Потом родители приехали, всё вывезли, даже не своё. А кота запретили забирать. Потом сказали — сбежал. Мол, испугался суеты и ушёл. Я не поверил. Всё думал, как бы выбраться — по подвалам пройтись, объявления поклеить…
Но мать не отпускала. Загружала так, что на уроки времени не оставалось. Учебу делал на переменах, а дома — то полы, то посуда, то огород…
Однажды ночью воды захотел. Иду на кухню — слышу, мать с отчимом шепчутся. Оказалось, она знала, что бабушка квартиру завещала своей младшей дочери. А её, старшую, записала в «потерянных». Мать злилась, с сестрой не общалась. И решила отомстить — закрыла Рыжика в ванной, чтобы он там умер, а вонь потом осталась.
Смеялась: мол, пусть теперь сестрица нюхает, раз такая умная. Я еле дождался утра, стащил ключи и поехал в квартиру. Рыжик был на грани. Воняло жутко. Он еле дышал. Я отнёс его в клинику. Денег не было — не знал, чем платить. Но оставил. По пути встретил друга, рассказал всё. Он у родителей денег попросил — дали. Через пару дней пришли — долг просили вернуть. Мать как узнала — чуть в живых не оставила. Неделю в школу не ходил. Но я знал — Рыжика спас.
Потом матери пригрозили опекой — стали разбираться, что за жизнь у ребёнка. Мать притихла. Но настояла — кота нужно отдать. Я понял — в таких условиях коту не выжить. Согласился. С тех пор хожу на рынок по выходным — ищу ему добрые руки…
Я слушала его и сдержать слёзы не могла. Рядом стоящие женщины тоже плакали. Ромка, так его звали, вдруг тихо добавил:
— Мама сказала, что долг другу я сам должен вернуть. Но я не могу продавать друзей. Лучше пусть дома побьёт, но Рыжику будет хорошо…
— Рома, как ты вообще с такой матерью живёшь?
Он пожал плечами:
— Да скоро в интернат заберут. Я слышал, она с какой-то женщиной по телефону про это говорила…
За лечение он отдал две с половиной тысячи. Я протянула пять. Он стал отказываться, но я настояла: «Оставь остаток себе. Родителям не отдавай». Когда взяла Рыжика на руки, мальчишка разрыдался. Кот, будто чувствовал, тянулся обратно. И тут я заметила — шерсть у него торчала колом. Спрашиваю:
— А что с шерстью? Почему она не мягкая?
— Мать говорит, «товар» должен быть чистый. Перед каждым походом купала его. Воду греть не хотела. Прямо в ледяной, в мороз…
Это при минус тридцати! Ужас. Жестокость без причины. Мы с Ромкой обменялись контактами. Я пообещала — пусть приходит, навещает Рыжика, когда захочет.
Через пару дней выяснилось — у Рыжика сильнейшее воспаление, запущенный гайморит. Хронический насморк — его теперь не вылечить. Операции таким не делают. Но ничего, мы справимся.
Кот оказался умным, ласковым, общительным. Быстро стал своим среди наших. Его «мурчалка» работала плохо из-за насморка, но свет и тепло, что он излучал, невозможно было не заметить.
Ромка приходил регулярно — раз в неделю, потом реже. Говорил, мама не отпускает, заставляет работать. А потом исчез.
Я звонила — телефон отключён. Месяц мучилась… Поехала. У подъезда сидели бабушки. Спросила про мальчика — они вздохнули:
— Забрали его. Мать отдала в детдом. А ведь мальчишка был золотой — всем помогал, заботился, бегал, таскал, поддерживал… У такой-то матери — и такой сын вырос!
