Охотник спас волчонка в тайге — и нарушил древний закон тайги. Чем это обернулось?

Сибирская тайга не терпит ни слабости, ни глупости, ни человеческой самоуверенности. А больше всего — не прощает тех, кто нарушает её древние, негласные законы. Мы, городские, в своей спешке и комфорте даже не задумываемся, что у этого мира свои правила, старше любых наших представлений о природе.

Понял я это не сразу — лишь на четвёртый день нашего похода по усть-илимской глухомани.

Стоял июнь — пора, когда тайга дышит полнотой жизни. Кроны деревьев сомкнулись, образуя густой изумрудный купол, а воздух был напитан хвойным духом, ароматом влажной земли и трав. Нас было четверо — я, Игорь, Кандрат и Белка, а проводником выступал Лёня.

Лёня… Таких людей называют таёжниками. Лицо обветренное, смуглое, взгляд спокойный, но внимательный, словно он видел больше, чем говорил. В его серо-зелёных глазах будто отражались реки, скалы и вся непостижимая сила этой земли. Всю жизнь он прожил среди лесов, знал каждую тропу, каждый овраг, где обитает зверь или течёт ручей.

Мы сидели у костра. Ночь стояла тихая, звёзды горели, как ледяные искры, а луна заливала лагерь мягким серебром. Воздух был прохладен, но не колюч — самый тот, чтобы молчать и слушать, как потрескивают поленья.

— Лёня, расскажи что-нибудь таёжное, — сказал Игорь, подбрасывая хворост в огонь.
Проводник усмехнулся, скрутил самокрутку и долго глядел на пламя, будто там, в языках огня, читал старинную летопись.

— Историю, говорите? Ну что ж… Расскажу про старого Егора. Был тут один охотник, жил не так далеко, верстах в сорока. Всю жизнь в тайге, и тайга его знала, как он — её.


История старого охотника

Егор Савельич ходил по этим местам с юности. Тайгу знал до последнего муравейника. Никогда не убивал зверя зря, охотился не ради наживы, а чтобы прожить. Подранков не оставлял — считал, что страдание, даже звериное, на нём останется тяжёлым грузом.

Когда случилась эта история, Егору перевалило за шестьдесят. Большинство его ровесников уже давно перебрались в посёлок — греться у печки и нянчиться с внуками. А он всё не мог. Говорил:
— В четырёх стенах задохнусь. Мне простор нужен, воздух.

Жил он в зимовье верстах в двадцати от людей. Один. Жена умерла рано, детей не было. Его семья — старый пес Верный и ружьё, двустволка, с которой он не расставался.

Весна тогда выдалась коварная — то жара, то снова холод. В такую пору и зверю, и человеку нелегко.

Шёл Егор вдоль ручья, проверял капканы, и вдруг услышал тонкий, еле различимый писк. Раздвинул кусты — а там, в мокрой траве, волчонок. Маленький, месяца три от силы. Лежал, тяжело дыша, с вывернутой лапкой и окровавленным боком.

— Наверное, на медведя нарвались, — добавил Лёня, глядя на огонь. — Весной они злые, голодные. Мать, видать, прикрывала отход, а малыш не успел уйти.

Егор долго смотрел на зверёнка. По законам тайги он должен был оставить всё, как есть. Так заведено — слабые гибнут, сильные живут. Но человек не имеет права вмешиваться в этот круг. Так уж природа устроена.

Однако что-то внутри охотника дрогнуло. Может, взгляд волчонка был слишком человеческий. А может, просто старость смягчила сердце.
— К чёрту, — выругался Егор и, сняв телогрейку, аккуратно завернул зверька.

Спасение

В зимовье он первым делом вправил лапу, наложил шину из бересты и тонких веток. Обработал рану травяным порошком, который сам готовил. Волчонок не сопротивлялся, будто понимал, что этот человек — не враг.

Верный, старый пёс, не зарычал, не взъерошился. Подошёл, понюхал нового жильца и улёгся рядом, словно признавая его своим.

Три дня зверёк лежал без сил. Пил воду, не ел. На четвёртый попробовал подняться.
— Живучий ты, парень, — улыбнулся Егор. — Значит, судьба тебе жить.

Недели шли. Волчок, так его прозвал охотник, крепчал. Шерсть снова стала густой, глаза — ясными. Лапа срослась почти без хромоты. А у Егора всё чаще появлялась тревога: что теперь? Отпустить? Но примет ли стая? А если оставить — не обернётся ли спасённый зверь опасностью?

— Похоже, влипли мы, дружок, — говорил он, глядя, как Волчок резвится во дворе.


Дружба и сомнения

К концу лета волчонок вырос — крепкий, сильный. Егор не брал его на охоту, боялся пробудить инстинкт убийцы. А вот с Верным они стали настоящими друзьями: старый пёс ожил, а волк, напротив, стал почти домашним. Почти. Иногда в нём проскальзывала тень дикой натуры — короткое рычание, спор за место или миску.

Егор наблюдал за этим с тревогой и всё думал: а вдруг получится? Ведь когда-то человек уже приручил волка. Может, история повторится?

Зов крови

Осень пришла рано. Снег выпал в сентябре, и Егор готовился к зиме. В тех краях снова заметили волчью стаю — небольшую, но дерзкую. Подходили близко к людям, не боялись.

Одной ночью Волчок вдруг заскулил, забеспокоился. Егор проснулся и услышал вой, доносящийся с опушки.
— Твои, что ли, зовут? — пробормотал он.
Но зверь не убежал. Забрался на лежанку, прижался к человеку, будто и сам не знал, где теперь его дом.

Так продолжалось несколько ночей. Стая выла у границы леса, но не подходила ближе. Звали — и ждали.


Тогда-то Егор и понял: тайга не прощает нарушений её законов. Он спас волчонка, подарил ему жизнь, но теперь должен был вернуть его туда, где та жизнь начиналась. В мир, где правит не человек, а древний, бесстрастный закон природы.

Исчезновение

А потом случилось то, чего Егор боялся больше всего — беда, которую уже нельзя было исправить. Пропал Верный. Вышел утром во двор, как обычно, и не вернулся. Егор обошёл всю округу, прошёл по тропинкам, заглянул к ручью — ни следа. Только на краю леса заметил зацепившийся за куст клок серой шерсти и несколько алых капель на снегу.

Когда он вернулся к зимовью, его у порога встретил Волчок. Глаза зверя были иными — в них мелькала тревога и что-то похожее на вину, будто он знал то, чего человек ещё не понимал.

— Это твои сородичи, да? — глухо произнёс Егор. — Пришли расплатиться…

Той ночью он не сомкнул глаз. Сидел у окна с ружьём на коленях, вслушиваясь в звуки тайги. Но никто так и не пришёл.

А наутро Волчок исчез. Просто не стало его — дверь была закрыта изнутри, окна целы. Как он выбрался — загадка.

Егор долго стоял посреди двора, глядя в сторону темнеющего леса. Где-то там теперь был его Волчок — вернулся к своим или погиб, этого уже не узнать.

Жизнь медленно вошла в прежнее русло: охота, рыбалка, заготовки, уход за зимовьем. Только теперь в нём не было ни дыхания Верного, ни мягких шагов зверя. Егор остался по-настоящему один.

Возвращение

Зима выдалась лютая. Снега навалило по пояс, морозы стояли такие, что даже вековые деревья трескались от холода. Печь приходилось топить без передышки, но даже так стены покрывались инеем, а дверь по утрам белела от наледи.

В одну из тех ночей, когда вьюга ревела, будто сама тайга страдала от мороза, Егор вышел во двор за дровами. И замер.

На опушке, метрах в тридцати, стоял волк. Крупный, с тёмной гривой, неподвижный, словно высеченный из снега. Егор подумал сперва, что это один из диких, что бродят по округе, и потянулся за ружьём. Но вдруг луна вынырнула из-за облаков, и серебристый свет осветил морду зверя.

То был он — Волчок. Уже не щенок, не тот раненый комок, которого Егор когда-то вынес из кустов, а взрослый, сильный волк. И всё же взгляд остался прежним — внимательным, осмысленным, почти человеческим.

Несколько секунд они стояли друг напротив друга — человек и зверь, разделённые снежной пустотой. Потом Волчок запрокинул морду к небу и протяжно, почти печально завыл, будто прощаясь. Медленно повернулся и растворился между тёмных елей.

Егор долго стоял, не в силах двинуться. Мороз щипал лицо, руки онемели, но он всё глядел в ту сторону, где исчез его волк. Лес молчал.


После рассказа

Костёр догорал, пламя угасало, и мы сидели молча, каждый обдумывал услышанное.

— Лёня, — наконец спросил я, — так что же за закон тайги нарушил старик Егор?

Проводник долго молчал, ковыряя палкой угли, потом поднял взгляд.

— Закон невмешательства, — тихо сказал он. — Здесь, в тайге, каждый живёт по своему праву: кто слаб — умирает, кто силён — выживает. Человек может брать то, что ему необходимо, но если он вмешивается в естественный порядок — тайга отвечает. Она не прощает, когда рушат её равновесие. Спасая волчонка, Егор нарушил этот закон. По старым поверьям, за такое полагается расплата.

— Но ведь его не постигла кара, — заметил Игорь.

Лёня усмехнулся и кивнул.
— Не постигла. Потому что в тайге есть ещё один закон — не менее древний. Закон благодарности. Здесь есть место и жестокости, и состраданию. Просто каждое наше действие оставляет след, как камень, брошенный в воду. Волны расходятся далеко, иногда дальше, чем мы можем представить.


Заключение

Утром, когда мы собирали лагерь, солнце уже золотило вершины сосен. Воздух был свеж, влажный, пах хвоей и дымом вчерашнего костра. Я стоял, глядя на неподвижную стену леса, и впервые почувствовал, насколько он живой.

Мы, люди из городов, привыкли считать тайгу чем-то подчинённым — кладовой, источником древесины, рыбы, ягод. Но история Егора и Волчка показала, что тайга — это не просто природа. Это сложный, точный механизм, где всё связано с жизнью всего остального. Каждая тропинка, каждая птица, каждая снежинка вплетены в единое целое, где нельзя взять больше, чем позволено.

Бережное отношение к природе — это не только забота о редких зверях и запрет на браконьерство. Это осознание того, что мы здесь — гости. И у любого гостя есть долг: уйти, не разрушив дом, в котором побывал.

Я тогда понял: если человек научится слушать и уважать этот древний мир, не ломая его ритм, тайга ответит взаимностью. Ведь её мудрость — это мудрость самой жизни. Всё, что мы отдаём, возвращается. И, наверное, именно это — самый важный урок, который может преподать человеку тайга.

Оцените статью
Апельсинка
Добавить комментарии