Его прозвали так из-за ботинок: рабочая обувь у него была на два размера больше. Ноги у Тяпы болели, в тесном он просто не мог ходить, вот и выбирал всё посвободнее. Работал он на большом предприятии — чинил и перестилал полы в самолётах, которые заходили на обслуживание.
По цеху он передвигался, шаркая своими огромными, тяжеленными ботинками, и как-то кто-то хмыкнул: «Ты глянь, как чапает-тяпает». Слово прилипло мгновенно — Тяпа. Он не обижался: характер у него был мягкий, да и улыбаться он умел даже в тяжёлые дни.
Больше всего он любил вторую и третью смены. Во-первых, никто под руку не лезет. Во-вторых, начальство не стоит над душой. А в-третьих… вы уже поняли: когда вокруг спокойно, работать легче и приятнее. Так что, когда цех пустел, Тяпа с ящиком инструментов забирался в огромный самолёт и мог часами копаться там один.
В столовую он почти не ходил — далеко, ноги не те, да и время жалко. Еду приносил из дома. А остатки, точнее, добрую половину ужина, отдавал заводским котам. Днём они прятались, зато к вечеру встречали его дружным «мяу», тёрлись о его грязные рабочие штаны и выпрашивали свою долю. Из всех хвостатых больше всего ему нравилась Мусичка.
Мусичка — маленькая чёрно-белая кошка — была от него в полном восторге. Она почти всегда крутилась у входа, звала его громким криком, требовала, чтобы он вышел и погладил её. А однажды решилась зайти внутрь. И всё — обратно не ушла. Поднялась по длинным лестницам, безошибочно нашла своего человека и уселась рядом с таким видом, будто победила в честной борьбе.
Тяпа обрадовался, конечно. Но радость была с оглядкой: опасно приучать кошку сидеть в самолёте — вдруг днём придёт искать, попадётся на глаза, кто-нибудь устроит скандал. Только Мусичку это не волновало. Она словно точно знала: доверять можно одному Тяпе. Ждать снаружи она отказалась. Поднималась вместе с ним — и уходила тоже вместе.
Они даже не разговаривали в человеческом смысле. Он просто смотрел на неё, и она отвечала ему тихоньким, едва слышным «иу-иу», как будто это было их личное «я здесь». Тяпа к ней привык так, что с каждым рабочим вечером чувствовал лёгкое оживление: сейчас увидит Мусю, нагладит её, «наговорятся» глазами. Эти полгода стали для него первыми за долгое время, когда на завод он ехал не через силу, а почти с удовольствием.
И вот однажды вечером он приехал — а Мусички нет.
Для него это оказалось ударом. Он носился по территории, звал её, заглядывал под машины и в груды запчастей, пролезал на четвереньках в такие щели, куда нормальный человек и голову бы не сунул. В самолёт он поднялся уже после обеда. Пытался работать — но руки не слушались, голова была не там. Он насверлил и наделал такого, что пришлось звонить начальнику и объяснять, откуда вдруг столько косяков.
Начальник у него, к слову, был редкий: не орал, не унижал. Сказал спокойно, чтобы Тяпа выдохнул, прекратил мучить себя и просто отдохнул. Тяпа собрал инструменты, сложил в ящик и только тогда по-настоящему разозлился на себя: зачем не забрал её домой, зачем не подумал головой, почему позволил этой тихой радости быть «между сменами», а не по-настоящему.
Он вышел покурить. Руки дрожали, в голове стучало давление, в ушах стоял глухой звон. Он поднёс зажигалку к сигарете, и в темноте ему показалось, что он услышал знакомое мяуканье. Зажигалка выскользнула и звякнула об асфальт.
«Померещилось», — сказал он себе. Он же всё обыскал, откуда тут взяться этому звуку? Поднёс зажигалку снова — и вдруг услышал уже отчётливо: то самое, тонкое, родное «иу-иу».
Во второй раз уронив зажигалку, Тяпа рванул к кустам возле цеха. Раздвигая ветки руками, царапаясь, он почти уткнулся лицом в маленькое гнёздышко. Там, свернувшись клубком, лежала его Мусичка, а у живота копошились и сосали молоко трое чёрно-белых котят.
Тяпа рухнул на колени и начал гладить их — то Мусю, то малышей, то снова Мусю, будто боялся, что всё исчезнет, если он моргнёт. Потом подогнал машину, расстелил в багажнике старое полотенце и плед, аккуратно уложил туда всё семейство — и поехал к проходной.
Вы же знаете: на таких местах важно вести себя спокойно и уверенно, иначе сразу подумают нехорошее. А у Тяпы глаза бегали, руки тряслись, он дрожал мелкой дрожью — и, конечно, охрана его остановила. Попросили выйти, отобрали пропуск и начали обыскивать и его, и машину. Подтянулись другие охранники, приготовились задерживать: по виду ясно — человек что-то стащил.
Последним, как ни странно, попросили открыть багажник. И туда сразу же бросились — уверенные, что именно там найдут украденное «важное и дорогое».
Открыли… и в свете фонарей на них уставились глаза Мусички, а рядом копошились трое котят.
— Ах чтоб тебя… — выругался начальник охраны. — Ты что, котов с завода тянешь?
— Ага, — честно признался Тяпа.
Котята почти сразу разошлись по рукам охранников: те гладили, умилялись, переговаривались, кто как назовёт. Мусичка тревожно мяукала из багажника, но вокруг уже улыбались все — даже самый суровый начальник не смог скрыть усмешку. Он вернул Тяпе пропуск и строго приказал:
— В следующий раз, как пойдёшь котов «воровать», сразу говори. Лично даю тебе разрешение на такое преступление. Ты — правильный вор.
Потом котята подросли, и Тяпа раздал их тем же охранникам — заранее договорился. Мусичку стерилизовали, чтобы больше не пришлось прятать целые семейства по кустам.
Так на заводе его и стали звать: Тяпа-вор. А когда новенькие спрашивают, что он такого украл, им с удовольствием рассказывают эту историю.
И вот о чём я, люди добрые. После Тяпы никто, ни разу, не повторил его «подвига». Ни один человек из всей огромной заводской толпы. И я иногда думаю: почему?
Почему такой «вор» — один на весь завод? Что с нами происходит, если простое спасение живого становится редкостью?
