Когда я увидела его впервые, он сидел прямо у подъезда — комочек грязной шерсти, дрожащий и с глазами полными испуга. Казалось, он кого-то искал. Рядом валялись плед в пакете, пустая миска и кулёк с кормом. Кто-то просто оставил его там. Оставил и ушёл.
Я не собиралась его забирать. Серьёзно. Мне уже 58. Дети выросли, внуков у меня нет, муж с утра до ночи на работе. Я привыкла к порядку, к тишине, к чистой квартире без шерсти и грязи.
Я прошла мимо. Но вернулась. Потому что он смотрел так, как будто именно меня ждал.
— Только на ночь, — буркнула я, наклоняясь. — До утра. Дождь переждёшь — и всё.
Он глянул на меня, будто понял. Я взяла его на руки, занесла в дом, устроила на старом одеяле и налила тёплого молока. Потом легла спать, уверяя себя, что утром найду ему приют или передам в добрые руки. Я не готова — ни физически, ни морально.
А ночью он начал выть.
Сначала тихонько, почти жалобно. Потом громче. Потом начал скрести дверь в спальню. Я натянула подушку на голову. Потом не выдержала. Встала. Он сидел у двери, дрожал, смотрел, будто просил прощения.
— Спать! — прикрикнула я. — У меня утром работа!
Он то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял. Просто продолжал стоять и смотреть. Я сдалась и пустила его к себе. Он свернулся у моих ног и уснул почти сразу. А я лежала, уставившись в потолок и думая: зачем я это сделала?
Утром меня разбудил хруст. Он грыз мои очки с такой радостью, словно нашёл сокровище.
Я заорала.
Он испуганно отпрыгнул, уронил очки и спрятался в ванной.
Так началась наша совместная жизнь.
Он грыз всё, что видел. Провода, зарядки, ножки табуреток, мои тапки, даже старый блокнот с садовыми записями. Особенно тянулся к дорогим для меня вещам — альбому с фотографиями, любимой ручке, подаренной мамой.
Я старалась сохранять спокойствие. Не получалось.
— Ты не собака, а стихийное бедствие, — шептала я. — Демон в обличии щенка. Кто тебя вообще придумал?
Он смотрел невинно, будто не понимал, что не так.
Я обзванивала приюты. Надеялась пристроить его. Но мест не было. Щенков много, говорили мне, очередь, ждите.
Я не хотела привязываться. Всё делала по инструкции — кормила, убирала, выгуливала. И повторяла: это ненадолго. Подрастёт — и всё, найду ему новый дом.
Но он рос. Пакостил меньше, но не переставал. По ночам скулил, днём носился как угорелый. Прыгал на диван, вытаскивал бельё из таза и устраивал в нём себе гнездо.
Я прятала обувь — он находил. Запирала двери — он царапал. Кричала — он вжимался в пол, будто ждал удара.
Я злилась. Не на него — на себя. Что не выгнала сразу. Что теперь не могу.
Но ночью он приходил, клал голову мне на ногу, вздыхал и засыпал.
Однажды на улице соседка, увидев нас, сказала:
— Такой хорошенький! А как зовут?
— Да никак, — буркнула я. — Всё равно не слушает.
— Поиграйте с ним, — посоветовала она. — Им же ласка нужна, не только замечания.
Играть? Мне? С собакой? Я отмахнулась.
А вечером он унёс мою перчатку и бегал с ней по комнате. Я схватила, рявкнула:
— Убью!
Он вжался в пол и спрятался под стол. Я опустилась на стул и расплакалась. Не от злости — от усталости. От чувства, что не справляюсь. От одиночества. От страха — быть кому-то нужной.
Я столько лет справлялась одна. А теперь кто-то рядом. Требующий заботы. А я не уверена, что готова.
А потом он заболел.
Стал вялым, перестал бегать. Отказался от еды. На улице сел и не хотел идти. Дома лёг у двери и не двигался.
Я испугалась. По-настоящему.
Позвонила в клинику, умоляла принять. Несла его на руках, сердце стучало как бешеное. Я поняла: мне страшно. Потому что он мне не безразличен.
Врач осмотрел, сделал укол, поставил капельницу. Назначил лекарства. Мы ушли домой.
Он лежал, тусклый взгляд, сухой нос. Молчал.
Я сидела рядом, ухаживала, кормила с ложки, разговаривала.
И вдруг заметила: глажу его и шепчу:
— Прости. Прости, что ругалась. Прости, что не любила. Только живи, пожалуйста…
Я вспомнила, как думала: «Ненавижу». А теперь не представляла, что его может не стать.
На третий день он лизнул мне руку. Я смеялась и плакала одновременно.
Он начал поправляться.
Сначала сам ел. Потом стал ходить. Потом опять принёс тапок. Я уже не ругалась — только улыбалась. Потому что понимала: он — мой. Совсем.
Я купила ему игрушки, выделила уголок, оформила документы, сделала прививки. Назвала его Бимом — в честь героя книги, которую читала в детстве.
Теперь он отзывается. Прячется под стол, если провинился. Засыпает у двери спальни, а иногда приходит и кладёт морду на кровать, просто чтобы быть рядом.
И я глажу его, шепчу:
— Я тебя люблю. Прости, что не сразу поняла.
Любовь — она не всегда начинается с восторга. Иногда она приходит сквозь раздражение, злость, сопротивление. А потом ты просыпаешься — и не представляешь себя без него.
Теперь день без Бима — это не день. Его следы у двери, растрёпанные игрушки, повизгивания при встрече — это моя жизнь. Моя радость. Моё сердце.
Он стал моим отражением. Моим спасением. Моим уроком.
О том, что близость — не страшна. Что любовь приходит, даже если ты думала, что уже всё.
Даже в 58. Даже когда казалось — поздно.
Если у вас тоже была такая история — расскажите. А если хочется читать ещё — подписывайтесь. Впереди много настоящего.
