На похороны бабушки я попасть не успел — добрался только к вечеру, когда поминки почти закончились и большинство родных уже разошлись по домам. Остались мы втроём: мама, младший брат и я. Сидели, вспоминали бабушку, делились историями, которые грели сердце.
Мама рассказывала, как в детстве я у бабушки выпрашивал собаку. Понимая, что мама не разрешит, я прикинул: бабушка же её мама, а значит, если она согласится — и мама смирится. Так и бегал за бабушкой с одним вопросом: «Можно собаку?» Целыми днями не отставал.
Я в памяти перебирал моменты, как бабушка, каждый раз провожая, целовала меня в макушку. Даже если я просто шёл на тренировку или в школу. А когда я подрос и стал выше неё, приходилось наклоняться, чтобы она могла дотянуться. Она тогда шутила, мол, надо табуретку с собой носить, чтобы «поцелуй на прощанье» не пропускать. Брат тоже подключился: вспомнил её оладушки, вкус которых не забудешь, и как она нас всегда предупреждала — «держитесь подальше от хулиганов». За нас она переживала всегда.
Утром мы с братом поехали на кладбище — нужно было успеть до поезда. Гриша шагал впереди, но я и без него бы нашёл нужную могилу. Старое кладбище: ржавые оградки, сгнившие лавочки, облетевшие венки из пластика. Только бабушкина могила выделялась — новый деревянный крест, свежие венки и яркие цветы.
— Ого! — Гриша вдруг застыл на тропинке перед оградкой и уставился вперёд. — Ты это видишь?
— Что такое? — Я выглянул из-за его плеча.
Сначала взгляд зацепился за бабушкину фотографию, потом я заметил что-то шевелящееся у подножия креста. Подошёл ближе, присел. Там, прямо на могиле, прижавшись к венку с сиреневыми цветами, лежал щенок — грязный, худой, трясущийся. Он жалобно пищал и пытался подняться на лапы.
Я аккуратно поднял его с земли и прижал к себе. Щенок дрожал, но не сопротивлялся. — Ты откуда тут, малыш? — прошептал я, гладя его по голове. Он пискнул и лизнул мою ладонь.
— Ну ты даёшь, — расхохотался брат. — Ты ж бабушке всю жизнь собаку выпрашивал — вот и дождался. Получай подарок!
Щенок устроился у меня на руках, пытался забраться выше, пачкая рубашку. Я прижал его полой куртки, но он не успокаивался. Всё время стремился быть ближе. — Лишайный, наверно, — скривился Гриша. — Дай хоть гляну.
— Сам ты лишайный, — огрызнулся я, как в детстве. Поднял щенка, начал осматривать: нет ли ран, болезней. Худой, конечно, но на вид здоров. Щенок крутился в руках, потом вдруг лизнул меня прямо в макушку. Брат замолчал.
— Ты ведь помнишь? — тихо спросил он. Я кивнул.
— Мы же только вчера это обсуждали… — Гриша шептал почти с благоговением. — Слишком странно, чтобы быть просто совпадением.
Я поднял щенка повыше, Гриша шагнул ближе и наклонился — как бабушка делала, чтобы поцеловать в макушку. Щенок пискнул и тоже лизнул его в темя.
Мы стояли молча. Пять минут. Может, десять. Никто не произнёс ни слова. Просто смотрели друг на друга и на этого странного, будто небом посланного, малыша. Бабушка? Подарок? Или просто невероятное стечение обстоятельств?
Я не знаю.
Пора было ехать. Щенок, уютно устроившись под курткой, быстро уснул. Мне же предстояло выяснить, можно ли взять его с собой в поезд, купить хоть какую-нибудь переноску, еды, миску. Дел было много. Но внутри стало тепло и светло. Как будто бабушка снова была рядом.
— Вставай, толстячок, — тихо сказал я, поглаживая спящего щенка. — Нас ждёт долгая дорога. И теперь я не один.
