Дмитрий вместе с бабушкой Марией Ивановной брели по раскисшей просёлочной дороге в сторону деревенского кладбища. Глина хлюпала под ногами, цепляясь за подошвы. Идти было тяжело, но они продолжали путь. Мария Ивановна шагала в поношенных калошах, а Дима — в новых, уже изрядно испачканных кроссовках.
Дима всё ещё не мог смириться с произошедшим. Пальцы дрожали, когда он в сотый раз открывал контакты в телефоне, пытаясь найти номер матери. Но каждый раз промахивался. Поразительно — он так и не смог выучить наизусть самый важный номер в своей жизни. Хотя с его талантом можно было запомнить куда более сложные вещи.
Он ведь творческий человек. Не просто человек — музыкант. Пока ещё не звезда, но уже близко. В голове у него вместо цифр жили аккорды, гармонии и рифы. Он мог с закрытыми глазами разобрать любое арпеджио или объяснить, что такое глиссандо. А вот цифры… Цифры — нет.
— Мам! Меня взяли! — кричал он в трубку, не в силах сдержать ликования. — Представляешь, меня взяли!
— Куда это тебя взяли, сынок? — удивилась мать. Голос её звучал обрадованно — она давно не слышала от сына таких эмоций.
— В группу, мам! В ту самую! Из тридцати с лишним человек выбрали именно меня! Я теперь не просто уличный гитарист, я — в составе популярной группы! Представляешь?
— Я так рада… Я ведь всегда знала, что у тебя получится! — голос Раисы Сергеевны задрожал от гордости.
— А ещё мы завтра уезжаем! — продолжал Дима. — Гастроли по всей стране. Полгода. Возможно, по телеку покажут. Представляешь?
— Я бы так хотела увидеть тебя вживую… — еле слышно произнесла мать, и в её словах звучала не упрёк, а тихая тоска.
— Мам, я приеду, честно. Просто после гастролей. Ты же знаешь, как для меня это важно…
— Конечно, знаю. Я подожду, сынок.
— Всё, мам, мне бежать, ребята зовут. Спасибо тебе! Я обязательно ещё наберу!
— С Богом, Димочка. Молиться за тебя буду…
После звонка Раиса положила трубку на тумбочку, и слёзы сами покатились по щекам. Она очень хотела увидеть сына ещё раз, но не решалась сказать ему правду.
— Рая, ты почему молчишь-то? — возмущалась Мария Ивановна. — А если он не успеет?
Раиса только махнула рукой.
— Да что ты машешь, скажи? С таким диагнозом — сердечная недостаточность, и твой возраст… Врач сам говорил — прогноз плохой, лечение малорезультативное. Почему ты ему ничего не рассказываешь?
— Маша, я не могу, понимаешь? Не могу рушить ему жизнь. Он так долго шёл к этому. Я не хочу стать для него преградой…
— А то, что он может потерять тебя — это неважно? Ты считаешь, что музыка важнее матери?
— Мне уже недолго осталось, а у него всё только начинается. Пусть живёт. И вообще, хватит меня раньше времени хоронить. Может, я ещё проживу эти полгода.
— Или не проживёшь… Знаешь, если ты не скажешь — я сама ему позвоню!
— Нет! Не смей, слышишь?! — Раиса схватилась за грудь и с трудом перевела дыхание.
Маша сразу замолкла, схватилась за стакан воды и лекарства. — Прости меня, подруга, — прошептала она, передавая дрожащей рукой таблетки.
Той ночью она осталась с Раисой, не решившись оставить её одну в таком состоянии.
Прошло две недели. Дима наконец-то позвонил. И то — всего на десять минут. Репетиции, подготовка, график — некогда было.
— Мам, извини, что не звонил, тут жизнь вообще другая. На еду времени нет, не то что на звонки.
— Но тебе там нравится?
— Что, мам?
— Ну… эта жизнь?
— Обожаю! Я ведь всю жизнь этого ждал!
— Я так тобой горжусь, сынок…
— Мам, я наконец-то счастлив. Вот приеду — покажу тебе видео с концертов. Как ты там, кстати? Что-то голос у тебя странный, одышка?
— Показалось тебе. Всё нормально. Я очень скучаю, Димочка. Приезжай сразу, как сможешь, хорошо?
— Конечно, мам.
Следующий звонок был ещё через три недели. Разговор — пару минут. Потом — ещё через месяц. Разговоров становилось всё меньше, времени — всё меньше, а мать всё чаще тяжело дышала. Только сын этого не замечал — фоновый шум, музыка, хлопоты…
Потом он звонил ещё несколько раз с перерывами в две недели, но трубку никто не брал. А он забывал перезвонить. Да и думал — если бы что-то серьёзное, Мария Ивановна точно бы сообщила. Она всегда звонила первой.
И действительно — позвонила. Только не смогла дозвониться. Пыталась целую неделю. А потом перестала.
И всё бы, возможно, оставалось в этом подвешенном состоянии, если бы не произошло неожиданное.
После очередного концерта у клуба случилась потасовка. Дима, оказавшийся рядом, получил удар, от которого сломал кисть правой руки.
— Пустяки, — говорил врач, глядя на рентген. — Месяц в гипсе, реабилитация, и всё заживёт. Бывали случаи и похуже.
Для обычного человека — возможно, и пустяки. Но для музыканта, играющего на гитаре, это почти приговор. До свадьбы заживёт — а вот до концерта уже точно нет.
Концерты отменились. Карьера пошла под откос.
Три недели подряд он пил без остановки, не отвечал на звонки, не брал в руки телефон. Тот валялся где-то под подушкой, забытый, как и всё остальное.
А когда, проснувшись с похмелья, он случайно наткнулся на десятки пропущенных от бабы Маши, дрожащими пальцами набрал её номер.
— Где ж ты пропадал, Димка?! — раздался строгий голос в трубке. — Я ж обрывала телефон!
— Были причины, — глухо ответил он.
— Какие у тебя могут быть причины? Я тебя, конечно, понимаю, сочувствую… но сын, который любит мать, так не поступает!
— Что случилось?
— Ты не издеваешься? — Маша замолчала, потом хрипло добавила: — Раи нет. Похоронили мы её. Всё.
Туман в голове от выпитого растворился в одно мгновение. Дима покачнулся, а перед глазами будто всплыло лицо матери — улыбающееся, тёплое, с покатывающейся по щеке слезой.
Он не верил. Не мог поверить. Не хотел верить.
Группа, в которой играл Дима, не стала отменять выступления. Вместо него нашли нового гитариста — первого, кто подвернулся под руку, и отправились в гастрольный тур с обновлённым составом.
А Дмитрий, попрощавшись с музыкантами и со своими мечтами о большой сцене, поехал домой.
Вот только теперь это была совсем другая поездка — без радости и без улыбки. Раньше он возвращался к матери, зная, что она его ждёт. А сейчас ехал к пустому дому.
«Неужели не мог найти один-единственный день, чтобы заехать, просто посидеть рядом, обнять, посмотреть ей в глаза», — думал он с болью. В ушах всё ещё звучали мамины слова: «Я подожду…» — а теперь выходило, что не дождалась.
По просёлочной, раскисшей дороге, цепляя сапогами липкую грязь, к деревенскому кладбищу шли Дима и баба Маша. Мария Ивановна привычно шагала в калошах, а Дмитрий — в своих новеньких, но уже запачканных кроссовках.
— Ты бы хоть калоши нацепил, — проворчала Мария Ивановна. — Посмотри, месиво какое…
— Нормально, — коротко ответил он.
В одной руке он нёс две гвоздики, за спиной висела гитара — та самая, что когда-то подарил отец. Та, что сопровождала его всю жизнь, звучала на улицах, во дворах, на репетициях, и должна была однажды заиграть на большой сцене…
Они подошли к могиле. Рядом на земле, у деревянного креста, лежала кошка. Даже не шелохнулась при их приближении.
— Кто это? — удивлённо спросил Дима.
— Алиса. Пришла к Райке сама, месяца за полтора до… С тех пор никуда от неё не отходила. Спит с ней рядом, как живая тень. Я её подкармливаю, но домой не беру — своих хватает, да и в руки она не идёт. Только к Раисе подпускала. Странная она.
— Алиса… — прошептал Дима. Сдержал слёзы, но внутри что-то сжалось.
Он знал это имя. Алиса — так звали его младшую сестру, умершую в младенчестве. Мама рассказывала. Видимо, не просто так она дала это имя кошке. Может, душу родную в ней почувствовала. Или просто очень тосковала. Ведь у неё никогда не было животных, а тут вдруг приютила.
Дима молча положил цветы на холмик, провёл рукой по портрету, установленному на кресте, сел на лавку и снял с плеч гитару.
Спустя минуту на деревянном столике рядом появилась бутылка, хлеб и три пластиковых стакана. Один он поставил у креста, на него — кусочек хлеба. Два других держал в руках.
— Мне пить нельзя, — отклонила стакан Мария Ивановна.
Дима поставил один на стол. Мария подошла ближе.
— Наверное, пойду. Тебе лучше одному побыть. Алису не прогоняй. Рая её очень любила… как дочку, честное слово. Я, бывало, в другую комнату уходила, чтоб своих слёз не показывать. Ну ладно, смотри только — не переусердствуй.
Она ушла, оставив Дмитрия одного. Он поднял стакан и выпил залпом. Затем — второй. После этого, почти механически, взял в руки гитару. Пальцы дрожали, слушались плохо, но он заиграл. Через боль, через ком в горле. Потом запел:
— Ой, мама, мама, больно мне…
Голос дрожал, но он дожал до конца. Пел до надрыва, будто выкрикивал боль, что грызла изнутри. Хоть песня и была написана про Родину, для Димы она в этот момент была о маме. О его собственной матери.
Когда струны умолкли, он опустил гитару на сырую землю, а потом с силой наступил на неё. Бил, топтал, ломал, пока та не превратилась в щепки.
После этого он упал на колени у могилы и зарыдал. Слёзы текли по лицу, капали на землю. Он плакал впервые за долгие годы. Кричал:
— Мама, прости меня… пожалуйста, прости…
Алиса смотрела на него не моргая. В её глазах было что-то большее, чем просто животный интерес — в них читалось понимание, боль и сочувствие. Как будто она знала.
Осколки гитары он отнёс к помойке. Шёл домой медленно, в промокших, грязных кроссовках, купленных когда-то на первый гонорар. Жалко было не обувь. Не инструмент.
Жалко было только одно — что не попрощался. Что не обнял. Не был рядом тогда, когда это было нужнее всего.
Он ненавидел всё, что было связано с музыкой. Гастроли, сцены, ноты, овации — всё казалось мерзким и лишённым смысла. Ведь, если бы не эта гонка за славой, он был бы рядом. Пусть даже на последнем вдохе — он бы держал её за руку.
— Мяу…
Он обернулся. По раскисшей дороге к нему шла Алиса. Шла медленно, но целеустремлённо. И смотрела прямо в душу.
«Она сама пришла к Райке и не отходила от неё ни на шаг…» — всплыли в голове слова Марии Ивановны.
Было в этом существе что-то неуловимое, странное, глубокое. Необъяснимое, но притягательное.
— Я не могу тебя бросить здесь, — тихо сказал Дима.
Он аккуратно погладил кошку, поднял её на руки и прижал к себе. Как когда-то обнимал мать. И хотя боль не ушла, стало немного легче. Потому что теперь у него было зачем жить.
Может, кто-то и усмехнётся — мол, с ума сошёл парень. Но Диме хотелось сохранить всё, к чему прикасалась мама. Всё, что она любила. А Алиса… Алису она любила по-настоящему. Как дитя, которого так не хватало рядом.
Теперь у него осталась хотя бы часть её тепла.
И именно это тепло и дало ему силы сделать первый шаг в сторону новой жизни.
