Лена стояла у вольера, щурясь от солнечных лучей, которые пробивались сквозь пластиковую крышу. Всё было, как обычно: аккуратно постеленные подстилки, запах дезинфекции и восемь пушистых комочков, уютно устроившихся рядом с матерью — овчаркой Ладой.
Лена не спеша присела на корточки, поправляя на себе безупречно выглаженный спортивный костюм с логотипом питомника. Лада подняла голову, её влажный нос дёрнулся в сторону хозяйки. Взгляд был сосредоточенным, чуть обеспокоенным. Лена мягко проговорила:
— Хорошая девочка. Молодец, Лада. Все такие красивые…
Она взяла первого щенка на руки — пушистого, толстенького, с идеальным светло-серым подпалом. Лена осмотрела уши, лапы, грудную клетку. Всё в норме. Тот же подход был и ко всем остальным: второй, третий, четвёртый… Все восемь соответствовали стандартам. Внешность, прикус, шерсть, психика — всё это было важно. Лена выстраивала репутацию питомника годами, и любое отклонение от нормы могло стоить ей потери доверия. Каждая собака должна была оправдывать вложения — это был её бизнес, а не приют для бездомных животных.
Когда она уже собиралась встать, Лада вдруг резко дернулась, прикрывая бок. С трудом, словно не по плану, выбрался ещё один щенок. Он был тёмный, почти чёрный, с неуклюжей поднятой головой и странным рыжим пятном на лбу.
— Что за… — Лена сразу вернулась в позу и прищурилась. — Ты откуда?
Её пальцы уже не были нежными. Резким движением она подцепила щенка за загривок и подняла его перед собой.
— Вот и сюрприз. Девятый… и с браком. Кто ж тебя родил?
Лада тихо заскулила, но Лена не обратила внимания. Она пристально смотрела на пятно на лбу щенка, как на дефект, который не следовало бы прощать.
— Всё, девочка. Если ещё один такой попадётся — подумаю о замене.
Щенок пискнул, подёргался в воздухе, но её рука была крепка. Лена швырнула его обратно на подстилку, рядом с братьями. Те не приняли его. Кто-то отвернулся, кто-то зарычал.
Позже, когда Лена выходила, вольер снова оказался залит солнечными лучами. В тени остался чёрный комок, свернувшийся в себя, с нелепым пятном на лбу — меткой, за которую ему ещё придётся расплатиться.
Прошло две недели. Лена сидела в машине, прокручивая заметки на телефоне, когда почти раздражённо ответила на звонок.
— Да, Галя, что случилось?
— Ты ведь помнишь, у Кости и Паши скоро день рождения… — голос сестры звучал вяло, но с лёгким упрёком. — Мы решили дома отметить, аниматоров наймём. Но они уже месяц просят щенка.
— Щенка? — Лена усмехнулась. — Им в руки живое существо — как гранату дать.
— Ну, они дети. Что ты хочешь? Всё равно не отстанут. Я думала, может, ты подскажешь, где взять…
В этот момент Лена вспомнила о нём. Чёрный, с пятном, браком. Даром никому не нужный.
— Есть у меня один. — Голос её стал деловым. — Из последнего помёта. Не по стандарту, но здоров. Мальчик.
— Ну… — Галина вздохнула. — Хорошо. Только ты сама подбери момент. Пусть немного подрастёт. Слишком маленького я тоже не хочу.
Сделка была заключена. Дар, замаскированный заботой, на самом деле был избавлением от лишнего.
Когда Михалыч, угрюмый помощник, пришёл забрать щенка, Лада встревоженно заскулила. Она почувствовала, что что-то не так. Он открыл вольер, шагнул внутрь. Щенок сидел у угла, подросший, но всё такой же неуклюжий.
— Ну, малыш, пойдём… — пробормотал Михалыч, как бы извиняясь. — Не обижайся. Не я это придумал.
Он наклонился и взял щенка на руки.
Лада метнулась вперёд, щёлкнув зубами в воздухе. Но Михалыч, не оглядываясь, поспешно вышел из вольера. За ним раздался сдавленный повизгивание, а потом — отчаянный лай, полный боли.
Машина Лены уже ждала у ворот.
— Быстрее, — сказала она, не оборачиваясь. — Вези.
Во дворе было шумно. Праздничные шарики, запах пиццы, музыка, и два мальчика-близнеца выбежали навстречу машине с криками:
— Он наш! Он наш! Я первый!
— Нет, я! Это мой щенок!
Машина не успела остановиться, как двери распахнулись. Михалыч протянул щенка, и два тела налетели на него одновременно. Щенок ойкнул, попав в середину их спора. Его тянули то в одну сторону, то в другую. Он запищал, изогнулся, лапы болтались в воздухе.
— Хватит, вы его уроните! — Галина выбежала, хмурясь. — Отдайте сюда!
Она забрала щенка, не глядя, кому, и сунула его одному из сыновей.
— Ну, играйте, но осторожно.
Она пошла к Лене на веранду, где чай уже остывал.
Щенок остался один с двумя новыми «хозяевами», которые ни разу не посмотрели ему в глаза.
Он не понимал, что происходит. Его хватали, крутили, подвешивали на поводке, качали на качелях, а потом отпускали. Он не знал, что такое «игра», и не знал, что можно остановиться. Он просто пытался дышать.
— Давай, он теперь дракон! — крикнул Костя, схватив игрушечный меч. — А ты рыцарь!
— Нет, ты рыцарь! Я колдун! — Паша ударил щенка по бокам пластиком.
Щенок вскрикнул, повалился на землю, в глазах — звёзды. Лапа тянулась назад, но мальчики уже бегали дальше, смеясь.
Галина сидела у окна, погружённая в телефон. Несколько раз щенок подходил, садился у двери, но никто не открывал. И снова он возвращался в свой ад.
Последней каплей стало, когда Костя залез на горку и крикнул:
— Сейчас он будет летать!
Паша хихикал и подсадил щенка. Тот пытался уползти, но его подтолкнули. Он полетел, переворачиваясь в воздухе, и упал. Вскрик, потом тишина. Щенок не мог пошевелить одной лапой.
Мальчики снова потянулись к нему. Руки. Снова боль. Щенок выскочил, укусил Пашу за щёку, потом Костю — в запястье. Не сильно. Просто чтобы его отпустили.
Но этого оказалось достаточно, чтобы подписать себе приговор.
— Он укусил! — кричали оба мальчика.
Галина вбежала во двор, растрёпанные волосы, халат распахнут. За ней подбежала Лена.
— Что случилось? Что вы сделали?
— Он меня укусил! — Паша тряс подбородком. — Собаки не должны кусаться!
Галина посмотрела на детей, потом на щенка, который дрожал в дальнем углу двора. Но злость перекрыла всё.
— Чтобы этого пса здесь больше не было! — закричала она. — Немедленно!
Мальчики, забыв про боль, поддакивали. Лена отвернулась, достала телефон.
— Михалыч, можешь заехать?
— Он уехал, — сказал кто-то с кухни.
Галина бросила взгляд на садовника, молчаливого мужчину в рабочем комбинезоне.
— Гони его отсюда, возьми хоть метлу! Он укусил детей!
Садовник кивнул и пошёл в сарай. Щенок, почуяв угрозу, вжался в землю.
Когда машина въехала во двор, щенок прыгнул между ногами женщины и выскочил наружу. Он бежал, не разбирая пути, пока не оказался далеко от дома.
Щенок не знал, куда бежать, он просто спасался.
Через некоторое время он остановился, чтобы попить из лужи, и упал на бок. Больше не встал.
В сне щенку снилась его мать. Сильная, тёплая, с мягкими боками, она лизала его голову и укрывала своим телом. Но затем появились удары, голоса детей, крики и боль. Щенок всхлипывал, дергал лапами во сне, чувствуя, как всё вокруг разрывается.
Ночь была бесшумной, без звёзд. Холод проникающий в землю, под кожу. Щенок не просыпался, он просто был между сном и реальностью.
Шум в кустах привлёк его внимание.
— Ну-ну… живой? — голос был хриплый, старческий, но не грубый. — Эй, малыш…
Щенок не открыл глаз, он был слишком слаб. Кто-то аккуратно поднял его голову.
— Так… лапка, бок… шишки. Ты что, с войны пришёл?
Щенок открыл один глаз. Перед ним было лицо, покрытое щетиной, с глубокими морщинами и седыми бровями.
Старик. Пальцы осторожно потрогали ухо, бока. Щенок не почувствовал боли, только мягкость прикосновений.
— Ну ты и воин. Кто тебя так? Или сам вляпался?
Он аккуратно поднял щенка на руки. Тот всхлипнул, но не сопротивлялся. В руках было тепло, не как у детей или хозяйки. Это было тепло без требований.
— Пошли. Поищем тебе воды. А там разберёмся.
Щенок не знал, кто это, но впервые за всё время не чувствовал страха.
Вода капала из старой трубы. Щенок подполз, понюхал струю и начал пить. Сначала осторожно, а затем жадно. Брызги летели в стороны, шерсть становилась темной от воды.
Старик молча сидел рядом, наблюдая за щенком.
— Вот так, малыш. Ты пей, а я подумаю, что с тобой делать. Сам я не фонтан. Ем по случаю, сплю, где придется. Но тебя тут оставить — подохнешь.
Щенок пил до тех пор, пока не упал на бок, тяжело дыша. Старик вытер его нос подолом своей куртки.
— Имя тебе нужно. Не будешь же ты просто «пёс».
Он приподнял голову щенка, глянул в его глаза.
— Рекс? Не-а. Джек? Да ну, сказочный. Знаешь что… Ты теперь Друг. Потому что ты мне — друг. А я тебе. Нам вдвоём будет не так страшно.
Щенок тихо тявкнул, словно отвечая, будто понимая.
Дом был старым, с выбитыми окнами и крышей из жести. Внутри — сухо. На полу — тряпки, в углу — жестяная печка. Старик разложил хворост, разжёг огонь. Щенок свернулся клубочком у печки. Лапа ещё болела, но было тепло.
Еда — банка консервов и два кусочка хлеба. Старик разломил пополам и отдал одну часть себе, другую — щенку.
— Мы делим, как положено, понял? — Андреич жевал медленно. — Устав у нас с тобой будет свой.
Прошли недели. Щенок подрастал. Лапа зажила, шерсть стала блестящей. Его учили: не брать без команды, не лаять без причины, охранять. Он быстро учился. В нем было то, что Андреич мог распознать — смекалка, желание понять, стремление быть рядом.
Вечерами, когда печка дымала, а за окном гудел ветер, старик наливал себе кружку чего-то крепкого и говорил:
— Жена моя, Лида, не понимала. Собаки для неё — как мебель. Ушла к другому. А дочка… Таня… маленькая была, Верочкой звал. Увезли её. Сказали, что больна. Я дом продал, всё отдал. А они обманули, уехали в Германию. Ни письма, ни весточки.
Друг лежал рядом, голову положив на ногу старика. Тот положил ладонь на его спину.
— Остался ты. Один у меня. Друг.
Утро было серым, с редкими снежинками, хотя по календарю ещё была осень. Андреич, закутавшись в старый бушлат, сидел у костра. Он пил молча, как будто был наедине с памятью. Друг сидел рядом, вытянувшись вдоль ног хозяина, вглядываясь в огонь.
— Сегодня ей сорок, — пробормотал старик, глядя в пламя. — Танюше моей.
Он не ждал ответа. Только тишины. Только того, чтобы кто-то был рядом. И Друг был. Он не знал, что значит «сорок», не знал, кто такая Танюша, но чувствовал — хозяину больно.
— Я думал, что забуду, — продолжал Андреич. — Думал, вытравлю из себя. А не вышло. Не выходит…
Он встал, покачнулся. Костёр затрещал. Друг поднялся следом, настороженно, привычно.
— Пойду я, Друг. Прогуляюсь.
Старик пошёл к шоссе. Дорога была пустой. Он шагал нетвёрдо, пьяно, но с каким-то отчаянием. Друг не отставал. И в момент, когда раздался визг тормозов, когда металл ударил в кость, а тело упало с глухим звуком, собака взвыла.
Андреич лежал на обочине, неподвижный. Пальцы — растопырены, лицо — в крови. Машина остановилась. Водитель выскочил, кто-то закричал, кто-то вызвал скорую. А Друг метался рядом — лаял, трогал хозяина лапами, скулил. Когда подошли люди, он встал между ними и телом Андреича. Не подпускал.
Его оттащили. Привязали к дереву ремнём. Он бился, пока не ослаб. Старика погрузили в машину и уехали.
Ночь была длинной. Ветер завывал в кронах деревьев. Друг сидел у дерева, обвив ремень зубами. Грыз. До крови. До боли. Утром он был свободен.
Он бежал по дороге, искал запах. Терял, снова находил. Но через час всё растворилось. След исчез. Он остановился, обнюхал асфальт, поднял морду к небу и вернулся туда, где видел хозяина в последний раз.
Он лёг. Прямо у обочины. И начал ждать.
Проходили дни. Иногда машины. Иногда люди. Кто-то подкармливал. Кто-то пытался подойти. Но он не подпускал никого. Никого, кроме одного — Андреича.
Щёки впали. Рёбра начали проступать. Но он ждал. В любую погоду. Не сходя с места.
Скорая проехала мимо. Но запах был знаком. Мотор — такой же. Форма — как тогда. И Друг бросился за ней. Он не думал. Он просто знал — она везёт его хозяина.
Бежал через город, по улицам, среди машин. Толкался, срывался, падал. Но не останавливался.
У больницы был шум. Люди. Камни под лапами. Двери.
Он залаял.
— Эй, кто пустил пса?!
— Это не местный… откуда он вообще взялся?..
Он лаял. Громко. Отчаянно. Он звал. Он требовал. Его пустили внутрь. Он выбежал в коридор. Уткнулся носом в дверь палаты и завыл.
В палате был монитор, капельница, врачи усталые.
— Ну, держится только на аппаратах. Никто не пришёл. Ни одного родного.
— Стандарт. Старик. Бомж. Без документов.
— Может, пора…
И тут — лай. Такой, что прошибает до костей. Все замерли. Кто-то вышел. И в этот момент Андреич, лежавший без движения неделю, дёрнулся.
— Это… Друг…
Голос был еле слышен, но был.
Врач подбежал.
— Что? Повторите.
— Мой… пёс. Это он… Жить… Надо…
Все смотрели на монитор. Пульс ускорился. Давление поднялось. Глаза открылись. Андреич был в сознании.
— Чудо, — шепнула кто-то из медсестёр. — Его разбудил пёс.
Эта история быстро разлетелась по стране. Журналисты дежурили у больницы. Друга пустили внутрь — сначала под контролем, потом — на постоянной основе.
Он сидел у кровати, положив голову на край, ждал, дышал вместе с Андреичем.
Пожилой мужчина поправлялся медленно, но уверенно.
Питание через трубку сменилось на ложку с бульоном, затем на кашу, потом на разговор.
Однажды, когда Андреич уже мог сидеть, в палату вошла женщина. Уверенная походка, сумка через плечо, в глазах — то, что можно принять за испуг, если смотреть внимательно.
— Папа? — тихо, но твёрдо.
Он поднял голову. Долго смотрел. И будто всё в нём дрогнуло:
— Танечка?..
— Это я. Таня. — она подошла ближе, на секунду потеряв прежнюю уверенность. — Я нашла тебя… Я узнала тебя по сюжету в газетах. Эти глаза… Я не могла не узнать.
Он не ответил. Просто протянул руку. Она села рядом, взяла её. Молчали. Друг тихо тявкнул.
— Мама перед смертью рассказала. Всё. Про дом. Про ложь. Про Германию… Я тогда впервые поняла, сколько ты сделал ради нас… — голос её дрогнул. — Ты был рядом, когда тебе никто не дал быть рядом.
Он закрыл глаза. Впервые за долгие годы не от боли — от облегчения.
— Я живу недалеко. С мужем. С двумя мальчишками. Я хочу, чтобы ты жил с нами. Я знаю, ты не доверяешь… но я… я хочу всё вернуть.
— Друг со мной, — просто сказал он.
— Конечно. Ты и он — одно целое. Мы давно хотели собаку. И теперь я знаю, почему. Потому что он твой. Потому что он — часть тебя.
Через неделю Андреича перевели в реабилитационное отделение. Таня оформила все документы, подключила юристов, соцслужбы. Старый пенсионный стаж восстановили. Дом у неё — светлый, тёплый. Внуки — шумные, но добрые. Друг принял их сразу — обнюхал, лизнул, охранял.
На даче, где когда-то Андреич прятался от мира, осталась только старая миска. Заржавевшая, но ещё стоящая. Кто-то принёс туда воду. Просто так.
Потому что верность — она цепляется не за вещи. А за любовь.
И иногда, очень редко, но всё же — она возвращает человека домой.
