Мурка сидела в промокшей до нитки картонной коробке прямо у подъезда. Маленькая, дрожащая, с изумрудными глазами и ярким белым пятнышком на груди. Кто-то просто выбросил её, оставил — и ушёл, не обернувшись.
Я возвращалась домой после работы, заметила коробку, заглянула внутрь. Котёнок не мяукал, не звал — просто смотрел. Спокойно. Как будто уже ничего не ждал. Внутри стало зябко. И не от дождя — от этого взгляда.
— Ну что ж, — сказала я вслух, — пойдём домой.
Я подняла её. Лёгкая, словно комочек пуха. Трепетала от холода и страха.
Дома Игорь, как обычно, сидел у экрана, пил пиво.
— Это что ещё? — буркнул, даже не обернувшись.
— Котёнок. Бросили прямо у дома.
— Тебе заняться нечем?
— Она бы замёрзла там.
Он махнул рукой:
— Делай что хочешь. Только чтоб спать не мешала.
Мурка не мешала. Первые дни она пряталась под диваном, выбиралась только чтобы поесть и в лоток. Ела осторожно, понемногу. Спала, свернувшись в плотный клубок в углу. Я понимала: она боится. Все боятся, когда их предают.
Со временем Мурка начала выходить. Ходила по квартире, осматривала углы. Порой садилась рядом со мной, когда я смотрела телевизор. Не ластилась, не требовала — просто была.
Игорь к ней привык быстро. Иногда даже гладил, если был в хорошем настроении. Но это настроение становилось редкостью.
Мы прожили вместе около полутора лет. Я думала, что это навсегда. Он казался заботливым, внимательным, водил меня в кино, дарил цветы, твердил, что любит. Я верила.
Потом всё стало меняться. Сначала — мелочи: раздражение из-за посуды, громких звонков подруг, телевизора. Потом — постоянные придирки.
Впервые он ударил меня из-за супа.
Я сварила, но забыла купить соль. Он пришёл злой, попробовал и нахмурился:
— Не солёный.
— Прости, завтра куплю.
— А сегодня мне что есть?
— Можно и без соли…
Он резко поднялся, подошёл. Я не успела понять — просто почувствовала, как загорелась щека, зазвенело в ушах.
— Запомнишь на будущее.
Мурка сидела на подоконнике и молча наблюдала.
Я посмотрелась в зеркало — красная щека, набухает. Приложила лёд, решила: случайность. Бывает.
Он извинился. Потом две недели был как прежде — ласковый, добрый. Я почти забыла. До следующего раза.
С каждым разом причин было всё больше. То не так глаженая рубашка, то не вовремя поданный ужин. Не ответила на звонок. Не так посмотрела. Вдохнула не в тот момент.
Мурка выросла. Из пугливого комочка превратилась в красивую, умную кошку. Когда начиналась ругань, она исчезала — под кровать или в шкаф. Возвращалась, когда он уходил.
— Умница моя, — шептала я ей. — Знаешь, когда лучше не попадаться на глаза.
Прошёл год. Потом второй. Удары стали частью быта. Не каждый день, но регулярно. По лицу — редко, чтобы не оставлять следов. По телу — сколько угодно.
Я научилась выбирать плотный тональный крем. Летом носила одежду с длинными рукавами. Лгала коллегам:
— Ударилась дверью.
— Об угол стола зацепилась.
— Кошка поцарапала.
Они не верили, но молчали.
А дома я говорила с Муркой:
— Он не плохой… просто устаёт, нервничает. А я ведь действительно не всегда внимательная.
Мурка тихонько мурлыкала, тёрлась о ладонь. Глядела прямо в глаза — и я чувствовала, что она знает: я лгу себе.
Но что оставалось? Уйти? Куда? К маме, которая с детства внушала: «Главное — удержать мужчину». К сестре, у которой своих проблем выше крыши? Или на съёмную квартиру, на мою мизерную зарплату в библиотеке?
Я оставалась. И привыкала.
Это страшно — когда привыкаешь. Когда боль становится привычной, как завтрак или дорога на работу. Когда синяки в зеркале больше не удивляют.
Мурка тоже всё чувствовала. Она знала, когда он вернётся злой — раньше меня. Как только он появлялся на лестничной клетке, она уже исчезала.
— У нас кошка — лучше прогноза погоды, — шутила я.
Но было не до смеха.
Декабрь всё изменил. Был вечер, темно. Он вернулся пьяный, шатаясь, от него воняло спиртным и злобой.
Я готовила картошку. Мурка дремала у окна.
— Что тут за вонь? — ворвался он на кухню.
— Жарю ужин.
— Это ты называешь едой? — Он заглянул в сковородку. — Это не мясо, а подошва!
Он выхватил сковородку и со всей силы швырнул её в мойку. Картошка разлетелась, масло заляпало стены.
— Ты пьяный, — прошептала я.
— Кто пьяный?! — и ударил в живот. Я согнулась. — Повтори!
— Пожалуйста… не надо…
— Не надо?! — ещё удар, на этот раз по спине. Я упала.
Он стал пинать. Я закрылась руками. Молчала.
И вдруг — шипение.
Мурка. Она спрыгнула с табурета и встала между нами. Спина дугой, шерсть дыбом, глаза сверкают.
— Убирайся! — заорал он. — Прочь!
Он замахнулся. Она прыгнула на него, вцепилась когтями в ногу. Он заорал, стал стряхивать её, но она переместилась на бедро. Царапала яростно.
— Тварь! — Он пытался её схватить. Она увернулась и снова закрыла меня собой.
Он замахнулся рукой — она прыгнула, укусила его в ладонь. Кровь хлынула. Он отступил, лицо исцарапано.
— Я её убью!
Но она не отступила. Каждый раз, как он приближался ко мне — она кидалась на него.
— Мурка, беги! Он тебя убьёт! — крикнула я.
Но она не двинулась. Охраняла меня.
Он отступил, тяжело дыша:
— Ладно… но я вернусь. И с неё начну.
Хлопок двери. Он ушёл.
Мы остались вдвоём.
Я лежала среди картошки и масла. Мурка подошла, тёрлась о мою руку, мурлыкала.
— Спасибо, — прошептала я. — Ты моя храбрая.
И вдруг меня озарило. Если маленькая четырёхкилограммовая кошка смогла дать отпор… почему не могу я?
Я поднялась. Больно, но я стояла.
— Мы уезжаем, Мурка. Сегодня.
Она мяукнула. Согласие.
Я быстро собрала вещи, документы, немного денег. И переноску для Мурки.
Настал тот самый — чёрный день.
Мы сели в ночной автобус до Воронежа, к сестре. Мурка всё время молчала, мурлыкала, когда я касалась её.
Сестра нас приютила без лишних вопросов.
— Живите, сколько нужно.
Он звонил. Угрожал. Потом умолял. Я не отвечала. Сменили номер.
Через месяц я устроилась в библиотеку. Зарплата маленькая, но тишина — бесценна. Потом мы с сестрой сняли квартиру. Мурка получила своё место у окна. Свой покой.
Первые недели я вздрагивала от каждого звука. Потом — стало легче. Я училась жить без страха. Это оказалось куда проще, чем жить в нём.
Мурка изменилась. Стала ласковой, домашней. Ложилась рядом. Встречала у двери.
— Ты меня спасла, — говорила я.
Она жмурилась.
Через полгода я познакомилась с Анной. Мы пили чай, и однажды она пришла в очках. Весной.
— Солнце, — сказала.
Но я знала. Сняла очки — синяк.
— Муж?
Кивнула. Заплакала.
Я рассказала ей всё. Про Игоря. Про Мурку. Как одна кошка изменила мою жизнь.
— И ты ушла?
— Да. Потому что она показала: можно сопротивляться.
Анна ушла задумчивой. Через пару недель взяла отпуск. А потом — развелась и уехала с детьми к родителям.
— Твоя история помогла, — сказала. — Если кошка смогла — значит, и я могу.
Вечером я пересказала всё Мурке.
— Ещё одну спасли. Мы с тобой.
Она тёрлась о руку. Мурлыкала.
И я подумала: иногда важнейшие вещи в жизни делают те, кто не говорит. А действует.
Главное — не молчать. Не терпеть. И решиться.
Даже если ты всего лишь кошка. Даже если страшно. Важно — сопротивляться.
