— Здравствуй, соседушка. Всё маешься да скучаешь без дела? — раздался знакомый голос, от которого у Елены Викторовны по спине пробежал холодок.
Она резко обернулась и мысленно выругалась — не вслух, конечно, как приличная женщина. Но слишком уж выводила её из равновесия Зинаида Никитична. Всезнающая, всепонимающая, и потому всегда спешащая поучать других, как жить.
— Доброе утро, — натянуто улыбнулась Елена Викторовна.
— Всё без дела сидишь, повторяю, — колючий взгляд соседки сверлил её насквозь. — От скуки и уныние твоё. Сотый раз говорю — хватит себя жалеть. Ну одна осталась, и что? Жива, здорова, домик у тебя есть, сдаёшь квартирку, живёшь среди природы, ни от кого не зависишь. Чего, скажи, ещё не хватает? Хандрить — только из-за безделья. Завела бы ты себе какую-нибудь живность, занялась огородом — и мысли бы стали светлее!
— Но ведь ни козы, ни куры не заменят любимого рядом, — тихо заметила Елена Викторовна. — А огород… Ну кому он нужен?
— Тебе и нужен! — отрезала Зинаида Никитична. — А что до близких душ — у меня вот и дети есть, и внук, а толку? Приедут раз-другой за лето, и то будто долг отдают. Поэтому надо жить для себя!
Елена Викторовна чуть было не ответила, что если бы у Зинаиды Никитичны был характер помягче, может, и навещали бы почаще. Да и общаться с ней легче бы было. Но сдержалась — не поймёт ведь, только ещё больше озлобится.
Так уж получилось, что детей у Елены Викторовны с мужем не было. Жили они вдвоём с Дмитрием Андреевичем — дружно, по-настоящему любили друг друга. Годы промчались, не успели и оглянуться. Казалось, недавно был юбилей — сорок лет вместе, а вот уже и шестьдесят незаметно подошли…
После шестидесяти она молила только об одном — чтобы не пришлось хоронить мужа. Но судьба рассудила иначе. Инфаркт. В один миг его не стало.
Квартира опустела, как и сердце. Сил оставаться там не было, и она перебралась в деревенский домик — раньше бывавший дачей, теперь ставший убежищем.
Думала, смена обстановки поможет справиться с болью. Но тоска только окутала ещё плотнее. Да и завести друзей в таком возрасте непросто. Разве что Зинаида Никитична не давала полностью утонуть в одиночестве. Правда, иной раз её забота была хуже тишины.
С наступлением осени дачники стали один за другим собираться в город.
— Поплелись обратно пузогреям в квартиры, — буркнула как-то Зинаида Никитична, глядя на череду машин. — Теперь жди толпу брошенных кошек и собак. Верная примета.
— Почему? — удивилась Елена Викторовна. — Они ведь с собой животных забирают… наверное?
Соседка посмотрела на неё с едкой насмешкой, как на несмышлёного ребёнка:
— «Наверное» — вот ключевое слово. Всех, да не всех! Смешная ты, Лена. Ладно, мне пора — мои сегодня в гости на часик нагрянут. Пойду, приготовлюсь…
И поспешила к дому, оставив Елену Викторовну с мыслями: а не права ли она?
Середина октября выдалась тёплой, но ночами уже подмораживало. В один из таких рассветов Елена Викторовна вышла на крыльцо, полюбоваться инеем на цветах, и вдруг заметила пса у ворот.
Он сидел, словно размышляя, стоит ли подходить. Беспородный, худой, с печальными глазами.
— Бобик? Шарик? Тузик? — позвала она, хлопнув по бедру.
Пёс дёрнулся, встал и замер, словно боялся и надеялся одновременно. «Подойти или сбежать? Неужели сейчас прогонят или кинут чем-то тяжёлым?» — всё это читалось в его движениях, в том, как хвост колебался между страхом и надеждой.
Наконец он решился — медленно подошёл, стараясь поймать её взгляд.
— Ты чей же будешь? — удивилась она, заметив на шее старый ошейник. — И как это тебя так заморили?
Она потянулась к его голове, погладила. Пёс понял, что опасности нет, и тут же завилял хвостом, запрыгал от счастья.
— Пойдём, друг, накормлю тебя сперва…
С того утра пёс остался жить у неё. Отзывался на имя Друг. Зинаиду Никитичну это, как и следовало ожидать, жутко раздражало.
— Дурочка ты, Лена. Я тебе говорила — заведи курей, коз, толк будет. А ты что притащила? Блохастого оборванца! Думаешь, он тебе спасибо скажет? Да они все одинаковые — и люди, и животные. Лишь бы взять, а благодарности не жди!
— А я и не жду. Помогаю не ради «спасибо», — спокойно отвечала Елена Викторовна. — Просто иначе не могу. А люди… Знаешь, Зинаида, ты ведь сама порой виновата, что у тебя всё через пень-колоду. С таким характером и ангел сбежит.
— Не тебе судить! — мгновенно вспыхивала соседка.
А Елена Викторовна и не пыталась судить. Просто не хотелось, чтобы лезли с непрошеными наставлениями. Она была по-настоящему счастлива, что Друг появился в её жизни. А брюзжание Зинаиды — ну да, раздражало, но не больше того.
Следующим прибыл Звоночек — крошечный, шумный щенок, появившийся будто из ниоткуда. Имя ему дали сразу — уж больно звонко лаял.
— Ну точно, ты с приветом, Лена. Ещё одного приблуду прихватила! И не абы кого, а мелкого визгуна! — ворчала Зинаида Никитична, закатывая глаза.
А вот Друг был в восторге. Он стал для малыша защитником, разрешал спать, уткнувшись в свой густой мех, и порыкивал на соседку, если та шипела мимо калитки.
А потом появилась она — худая, облезлая рыжая кошка. Елена Викторовна услышала её сама, как-то утром — то ли крик, то ли жалобный всхлип донёсся из кустов рядом с домом, что пустовал до весны…
Елена Викторовна осторожно раздвинула сухие ветви и опавшие листья, заглянув в увядшие кусты. Там, прямо на холодной подстилке из бурой листвы, развернулась тяжёлая сцена: рыжая кошка сидела, сгорбившись, охраняя крошечные тела — трое котят не пережили ледяную ночь.
— Ах, беда какая… — прошептала Елена Викторовна, и ком подступил к горлу. — Деткам уже не помочь, но тебе, родная, я помогу, — проговорила она, присев и взяв на руки обессиленную мать. Та, дрожащая и худая, уткнулась в грудь женщины, словно и вправду надеялась укрыться от собственного горя.
— Тише, тише, ну не плачь, — шептала Елена Викторовна, с трудом поднимаясь с колен. — Несчастная ты моя Мамочка… Рыжая, бедовая Мамаша…
Тепло рук и спокойный голос словно немного приглушили тревогу в кошачьем сердце. Но впереди её ждал ещё один стресс.
— Знакомьтесь, господа: Друг, Звоночек, а это — Мамаша, можете называть её Мамочкой, — с лёгкой иронией представила Елена Викторовна новенькую своим питомцам.
Друг сразу напрягся, зарычал. Звоночек, считывая настроение старшего, поднял шумный лай. Мамаша юркнула под кровать и зашипела.
— Эй, ну хорош, мужчины! — строго взглянула на них хозяйка. — Она горюет, между прочим! Обидите её — мне грех, а вас отшлёпаю!
Но рыжая новенькая сама быстро обозначила правила: когда любопытный нос Друга потянулся к укрытию под диваном, наружу вылетела лапа с когтями. Словно напоминание: близко не подходить.
Звоночек сделал умный вывод — знакомство лучше отложить. И вообще, вскоре о нём забыл.
Близкими они так и не стали. Жили параллельно, каждый в своей реальности. Собаки — в одной вселенной, кошка — в другой. И не мешали друг другу.
А вот Зинаида Никитична, вездесущая и колючая, как всегда, не смогла пройти мимо. Завидев, как рыжая кошка топает за Еленой Викторовной к дровнику по первому снегу, только покрутила пальцем у виска и с издёвкой поинтересовалась:
— Ну ты и чокнутая. Две собаки было мало — кошку притащила! Что, решила всех бродяг с улицы в дом тащить? Пенсия большая? Или квартира золотом платит?
— Зина, ну почему ты такая злая? — не выдержала Елена Викторовна. — Ты сама жалуешься, что родные редко приезжают. А ты их как встречаешь? Кричишь, злишься, попрекаешь. Может, стоит просто… добрее быть?
— Добрая будешь — на шею сядут! — отрезала соседка. — Не нужна мне эта нежность!
Елена Викторовна только покачала головой: «Нет, не переменится она. Так и проживёт, сжавшись в ком обиды и раздражения…»
Предчувствие оказалось не напрасным. Весной Зинаиды Никитичны не стало.
Май уже намекал на лето, и Елена Викторовна, сидя у окна с Мамашей на коленях, любовалась утром. Соседка копалась в огороде, по привычке ругая сорняки, но вдруг всё стихло.
Тишина была странной. Ни бурчания, ни звуков. И когда Елена Викторовна взглянула через забор, увидела, что Зинаида лежит между грядками, глядя в небо неподвижными глазами…
После похорон участок с домом перешёл сыну Зинаиды — Егору. И вот тут-то жизнь в деревне заиграла другими красками.
Егор, его супруга Света и их сын Алёшка оказались людьми лёгкими, простыми и удивительно добрыми. Особенно Алёшка.
— Бабушка, можно к тебе в гости? — однажды спросил он, просовывая нос через калитку.
— Конечно, милый, только чтобы родители не потеряли! — засмеялась Елена Викторовна.
— Мам, пап, я к бабуле! — крикнул он за забор.
— Не помешает? — уточнил Егор.
— Да вы что! У меня уже давно никто не бывал, — ответила она с тёплой улыбкой.
С этого дня они подружились. Алёшка звал её только «бабулей», и это звучало для неё как подарок судьбы. Ведь своих внуков у неё никогда не было.
Друг и Звоночек приняли мальчика в свою компанию без сопротивления. Алёшка с азартом играл с ними, бегал по двору, выдумывал игры. Елена Викторовна обожала наблюдать за ними. Даже Мамаша, обычно замкнутая, с интересом наблюдала за суетой и порой мурлыкала у Елены на коленях: «Наконец-то у этих оболтусов появилось занятие».
Семья Егоров тоже часто заходила в гости. За чаем болтали о разном — легко, тепло, по-домашнему.
— Жаль, что у мамы не осталось хотя бы крупицы той доброты, что живёт в вас, — однажды заметил Егор. — С того момента, как отец ушёл, она озлобилась. Один человек её ранил, а ненавидеть начала всех. Даже нас — понемногу, но всё равно…
«Вот оно что… — подумала Елена Викторовна. — Так вот откуда у неё столько горечи».
— А вы знаете, Алёшка меня бабулей назвал, — мягко сказала она. — Мне так приятно. Не думала, что услышу это слово в свой адрес.
— Мы в курсе, — кивнул Егор. — И если вы не против, пусть так и будет. Мама не любила, чтобы её звали бабушкой. Требовала — только по имени-отчеству.
Когда вечер опустился на деревню, а гости ушли, Елена Викторовна прижалась щекой к рыжей шерсти Мамаши и прошептала:
— Странная штука — счастье. Казалось бы, приходит тихо, без фанфар. Просто… живёшь с двумя псами, рыжей кошкой и одним мальчиком — и вот оно. А у Зинаиды ведь было своё счастье — только она его не приняла. Прогнала. А потом обижалась на всех.
Мамаша повернула голову, глядя на хозяйку янтарными глазами: «Это твоя доброта впустила счастье. Чего ж тут непонятного? Ах вы, люди, как же вы часто не видите самого главного…»
