Иван Петрович сидел на краешке старенькой кровати, сутулясь под тяжестью лет и воспоминаний. Плечи его осели, руки дрожали, словно ветви осеннего дерева. Он будто прирос к матрасу, слился с ним, и только взгляд — живой, наполненный немой болью — устремлялся вниз, на старый ковёр, где лежал Дружок.
— Как же так, дружище… — губы шевелились едва заметно. Он не произносил эти слова вслух, словно боялся, что, сказав, сделает их правдой. — Почему ты уходишь, а я ничем не могу помочь?..
Когда-то задорный, игривый, как пружинка, пёс теперь дрожал всем телом. Комната была тёплой, но холод шёл изнутри. Его глаза потускнели, нос высох, уши безвольно повисли. Он едва дышал, и даже это давалось ему с усилием.
У изголовья стояла миска с водой. Миску с едой Иван убрал: не ел Дружок уже третий день. Иногда слабо лизнёт воду, но сегодня даже к ней не подошёл.
Старик поднялся — движение далось тяжело, будто каждое мышечное усилие противостояло боли — и заварил из сушёных трав слабый настой. Вернулся, укрыл пса пледом и опустился рядом.
— Держись, родной… Мы ведь всегда были вдвоём. И сейчас справимся. Обязательно…
Его слова звучали как заклинание, молитва, обращённая не к небу, а к самому дорогому другу. Пёс приоткрыл глаза, посмотрел на Ивана с той безграничной верностью, что бывает только у собак. Потом снова закрыл их, пытаясь подняться — лапы подкосились, он жалобно заскулил.
Иван отвёл взгляд. Не хотел плакать. Не перед ним. Дружок угасал на его глазах, и он ничего не мог поделать. Время потеряло форму. Час или два — он не знал.
Наконец он поднялся. Решился. Свернул пса в одеяле, прижал к груди и вышел из дома. Холодный воздух обжигал лицо, но Иван не замечал. Он шёл, раскачиваясь от усталости, по улице, мимо лавок, мимо лиц. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то — с отстранённостью. Один мальчик хотел было подойти, но мать одёрнула.
«Если хоть малейший шанс… хоть крохотный… Я не могу не попробовать», — мысленно повторял он, упрямо двигаясь вперёд.
До ветеринарной клиники — почти полтора километра. Но такси — роскошь. Пенсия — только на чай, хлеб да лекарства. Он дошёл сам. Пряный запах лекарств ударил в нос. В приёмной — люди, ухоженные питомцы, новая одежда. Иван почувствовал себя лишним.
Подошёл к стойке:
— Без записи… Простите… Срочно. Псу очень плохо.
Девушка подняла глаза, лицо её изменилось. Пообещала уточнить наличие окна.
Он сел. Дружок почти не двигался. Иван гладил его, шептал:
— Прости, родной… Мы не породистые… Но ты лучше всех этих, правда ведь?.. Прости, что не смог тебе дать лучшего…
Врач оказался молодым, собранным. Осмотр — быстрый, точный. Вердикт — инфекция. Нужны анализы, капельницы, антибиотики. Дорого.
— А сколько это?.. — голос Ивана едва не сорвался.
Сумма — неподъёмная. Он достал старый кошелёк. Внутри — скомканные купюры, монеты. Всё, что было.
— Простите… Я…
Врач тихо ответил:
— Если не лечить — неделя, максимум две. Хотите — можем усыпuть. Быстро. Безболезненно.
Иван вскочил, лицо исказилось:
— Усыпuть?! Он живой! Слышите? Он всё понимает!
Он опустился к псу, сжал руки:
— Как можно вот так? Просто взять… и выключить жизнь?..
Обратно он шёл тем же путём. Пёс в его руках. Иван молчал, губы шептали: «Прости, прости…»
Дома уложил пса на диван, под голову — подушку, сверху — одеяло. Сам сел рядом, сжал кулаки. За окном сгущалась ночь. В комнате — только дыхание и молчание.
— Он же был всем… Что теперь?..
Когда-то было иначе. Осень, шуршащие листья, рука жены в ладони, парк, тёплый воздух. И вдруг — писк. Маленький щенок под кустом. Живой комочек грязи и страха. Она сказала: «Заберём?» — и в её глазах снова был тот свет, что он помнил с юности. Он кивнул.
Дружок. Само имя пришло. Сам впрыгнул в их тихий, состарившийся мир и стал его частью. Он заполнил пустоту, привнёс радость.
А потом — диагноз. Жена угасала. Лекарства, капельницы, скупка вещей. Последние дни — как миг. Последние слова:
— Я ухожу спокойно. У тебя есть Дружок. Береги друг друга…
И всё….
Потом пришла пустота. Дом, казалось, стал чужим. Стены звенели тишиной, вещи жены, её запах, халат, небрежно наброшенный на спинку стула, обжигали сильнее огня.
Он опустился в кресло. Один. С бутылкой. Сначала это был просто вечер. Потом ночь. Потом — неделя. Он перестал выходить, перестал есть. Молчал. Пил. Много. Без остановки.
Дружок не отходил от него ни на шаг. Смотрел тревожно, лаял, когда Иван терял сознание. Таскал тапки, скрёб дверь, приносил надежду. Один раз даже унёс бутылку, спрятал под кровать. За это получил лёгкий, но удар. Пискнул.
Иван застыл.
— Что я наделал?.. Прости меня, Господи…
С того дня он больше не пил. Совсем. Жизнь изменилась. Медленно. Без громких обещаний. Просто — стала другой.
Они варили суп вместе: Иван у плиты, Дружок под ногами, ловил капли, крошки, запахи. Вместе ходили на кладбище. Иван клал цветы, а Дружок ложился у могилы, будто понимал. Не шевелился.
— Мама бы тобой гордилась, — говорил Иван. — Ты настоящий.
Дом снова ожил. Тихо. Без суеты. Иван читал, Дружок спал у ног. Вечерами — прогулки. Два старика. Один — человек, другой — пёс. Но оба — семья.
— Мы стареем вместе, друг, — шептал Иван. — И мне не страшно.
Теперь он смотрел на него. Под одеялом, с редким, тяжёлым дыханием. Это уже был не щенок. И Иван уже не был тем мужчиной. Они прошли вместе много. И теперь — оставались вместе в последнем бою.
В голове стучал вопрос: «Что выбрать?»
Усыпить. Быстро, без боли. Или бороться. Без денег, без надежды. Что правильно?
Он не знал. И тогда — Дружок шевельнулся. Лапа легла на его руку. Слабо. Но уверенно.
Иван поднял глаза. Губы дрожали. И он зарыдал. Без звука. Словно что-то в сердце оборвалось навсегда.
Пёс не убрал лапу. Смотрел. Понимал.
Смена подходила к концу. Всё смешалось — клиенты, рецепты, звонки, лица. Андрей, ветеринар, шёл по улице, держа папку. Ветер. Улица. Обычный вечер.
Вдруг — остановился. Замер. В голове — глаза. Простые. Уставшие. Но в них — такая боль, что не стереть. Старик. Его глаза. Пёс.
Он помнил — бумажник, монеты, покорность. Он вспомнил и тех, кто был до — богатых, равнодушных, требующих «дешевле». А тот — просто просил спасти. Не пса. Мир. Себя.
Он не зажёг сигарету. Просто стоял. Сжимал пальцы. И в груди — пустота. Нет. Что-то билось. Требовало. Жить. Помогать.
Прошло три дня. Словно во сне. Работа — по инерции. Сон — без отдыха. Мысли — только о том вечере.
И вот — утро. У клиники — скамейка. На ней — он. Иван Петрович. И рядом — Дружок. Ещё живой. Но едва.
Женщина рядом что-то говорит. Иван отвечает спокойно:
— Он пришёл к нам, когда дети уехали. Жена его полюбила, как родного. А потом… Она ушла. Он остался. Со мной. И сейчас… болеет. А я… не знаю, как жить дальше.
Андрей не чувствовал вкуса кофе. Не замечал, как догорает сигарета. Он просто смотрел. И слушал.
Женщина с котом зашла первой. Всё было стандартно. Осмотр. Запись. Уход.
Потом — Иван. Сверток на руках. Пёс. Он не смотрел в глаза.
— Я смог только на усыпление. Можно попрощаться?..
Он опустился рядом. Шептал:
— Прости, малыш… Я больше не могу… Но мы вместе… Навсегда.
И тогда — Андрей не выдержал.
— Подождите!
Иван поднял голову. Андрей шагнул вперёд:
— Я спасу его. Бесплатно. Всё, что надо. Мы попробуем.
Глаза Ивана — недоверие. Тишина. Потом — кивок. Один. Медленный.
Началось лечение. Капельницы. Уход. Пёс не двигался. Но дышал. Иван сидел рядом. Молча. Держал за лапу. Шептал.
На четвёртый день — хвост. На шестой — язык, лизнул руку. Андрей впервые улыбнулся.
Через неделю Дружок шагал. Неуверенно. Но сам. Жил. Радовался.
И вот — финал. Последний приём.
— Спасибо… — прошептал Иван. — Вы вернули мне жизнь.
Они попрощались. На выходе — пёс залаял. По-щенячьи. Радостно. Счастливо.
Андрей остался у окна. Долго смотрел. А потом подумал:
«Вот зачем я здесь. Вот — настоящее».
Пёс был дворняга. Но он был всем. И это — главное.
