Марина сидела на полу рядом с Ричи, медленно проводя ладонью по её потускневшей, но всё ещё родной шерсти. Десять лет — целое десятилетие эта собака встречала их у двери, согревала детские ноги в морозные вечера, оберегала дом от чужаков. И теперь всё должно закончиться вот так?
— Маринка, ну сколько можно! — в дверях появился Александр с очередной коробкой в руках. — Грузчики ждут, а ты тут драму развела.
Ричи приподняла морду, посмотрела на него своими глубокими карими глазами — в них было столько понимания, что Марине захотелось расплакаться.
— Саша, может…
— Может что? — он резко, с лишним усилием, поставил коробку на пол. — Мы уже всё решили. Новая квартира — новая жизнь. Там светлый ламинат, белая мебель. А от собаки только шерсть и хлопоты. Да и старая она уже.
Слово «старая» кольнуло Марину. Да, десять лет — немалый срок для пса. Но разве это повод вычёркивать живое существо из семьи?
— Мам, ну правда, — из коридора показалась Катя, прижимая к себе чемодан с дипломом. — Хватит этих слёз. Через неделю у меня собеседование, мне сейчас не до этого.
И всё это звучало так, будто Ричи — не живой друг, а ненужная вещь, мешающая в новой жизни.
Марина поднялась, стряхнула с джинсов рыжие волоски — маленький осязаемый след того, что здесь её кто-то любил по-настоящему.
— Куда мы её?
— Отвезём в приют, — Александр уже натягивал куртку. — Там хороший уход, не переживай. За ней присмотрят.
В голове Марина нарисовала картину: Ричи за металлической решёткой, среди чужих запахов и голосов, без любимого угла у батареи, без утренней миски с кашей и без радостных встреч у двери.
— Саш…
— Марина! — он развернулся, и лицо стало жёстким, словно на совещании. — Хватит. Решение принято. Собака остаётся здесь. Мы идём дальше.
Ричи будто всё поняла. Подошла, тихо ткнулась влажным горячим носом в её ладонь.
— Прости, девочка, — выдохнула Марина, и тут же почувствовала, как ненавидит себя за эти слова. За то, что они сорвались с губ. За то, что не кричит, не упирается, не защищает единственное существо, которое любило её без условий. Как всегда… как всю жизнь — она уступала, подстраивалась, говорила «прости» там, где хотелось сказать «нет».
На лестнице зашумели грузчики, вынося последние коробки. Ричи села у двери, внимательно следя за ними, будто ждала, что сейчас кто-то скажет: «Подождите! Она поедет с нами!» Но никто этого не произнёс.
Марина взяла поводок — в последний раз. Вывела собаку во двор, где стояла машина, забитая их «новой жизнью».
— Садись уже! — крикнул из-за руля Александр.
Марина закрыла дверцу, и через заднее стекло увидела, как Ричи осталась на месте, с опущенным хвостом и прижатыми ушами, глядя им вслед.
Машина медленно тронулась. И в тот момент Марина поняла: вместе с Ричи она оставляет здесь и часть себя. Ту, что уже никогда не вернётся.
Новая квартира дышала свежей краской и ощущением чужого, ещё не прожитого быта. Марина стояла посреди просторной гостиной — тридцать метров безупречной чистоты — и не знала, куда деть руки. Всё блестело и сверкало: паркет, словно зеркало, стены нежного оттенка «слоновая кость», мебель, словно сошедшая с глянцевого каталога. Красиво, дорого, безупречно… и одновременно холодно, стерильно.
— Ну как, нравится? — довольный собой Александр обнял её за плечи. — Гляди, как всё вышло. А ты переживала зря.
Она кивнула, изобразила улыбку. Так было нужно. Но внутри всё сжималось и кричало.
Первые дни Марина металась по квартире, словно в клетке. Протирала и без того безупречные поверхности, перекладывала идеально лежащие подушки, искала хоть какое-то занятие, чтобы занять руки, отвлечь голову и совесть. Но совесть не отпускала.
По ночам она лежала, вслушиваясь в тишину. В старой квартире всегда что-то звучало: Ричи тихо вздыхала во сне, шуршала, переворачиваясь, иногда скулила — ей, наверное, снились свои собачьи сны. А здесь — глухая пустота, только монотонное гудение кондиционера да редкий шум машин за окном.
— Не спишь? — спросил Александр, повернувшись к ней.
— Не могу.
— Привыкнешь. Зато тишина какая!
Она не ответила. Вспомнилось, как зимой, когда Катя заболела, Ричи три дня не отходила от её кроватки, согревала, охраняла, будто оберегала весь мир вокруг ребёнка.
— Мам, что ты такая мрачная? — Катя заглянула на кухню, где Марина в который раз протирала и без того чистую плиту.
— Всё хорошо, красиво.
— Ну так радуйся.
Радоваться. Она смотрела на дочь — двадцать три года, образование, впереди карьера. Когда она успела стать такой сухой и рациональной? Когда перестала чувствовать?
— Катюш, а ты по Ричи не скучаешь?
— Мам, ну это собака. Да, была хорошая, но жизнь идёт. Нельзя тащить за собой прошлое.
Прошлое. Десять лет верности, любви и преданности — теперь просто «прошлое».
На восьмой день Марина не выдержала.
— В магазин схожу, — сказала мужу и поехала в старый район.
Сердце колотилось, как у девчонки перед свиданием. Глупо, конечно, но ей нужно было знать: что с Ричи? Жива ли?
Двор встретил её воспоминаниями. Вот место, где Ричи гоняла кота, а вон там она подбирала кусочки, которые дети приносили со стола.
— Марина! — соседка Валентина Петровна вышла из подъезда. — Думала, вы совсем переехали.
— Да, переехали… Тётя Валь, а Ричи не видели?
Соседка погрустнела:
— Она здесь. Всё время здесь.
— Как здесь?
— У скамейки сидит уже неделю. Мы её кормим, но почти не ест. Всё ждёт.
— Где?
— За вторым подъездом. Только не пугайся — сильно похудела.
Марина бросилась туда. Каблуки стучали по асфальту, но ей было всё равно. За облупленной скамейкой сидел маленький, исхудавший комок рыжей шерсти. Это была Ричи. Не та ухоженная собака, что провожала их, а её тень: торчащие кости, тусклый взгляд, опущенные уши.
— Девочка… — выдохнула Марина.
Ричи подняла голову. Узнала. Хвост чуть дрогнул, еле заметно. Марина присела, и собака подползла ближе, положила морду на её колени, тяжело дыша.
— Прости меня… Господи, прости.
В её глазах не было упрёка — только надежда. «Ты пришла? Значит, мы идём домой?»
— Она каждый день здесь, — сказала подошедшая Валентина Петровна. — Ждёт вас с утра до вечера.
— Муж не разрешает, — выдохнула Марина, гладя собаку.
— А ты у себя спроси, а не у мужа.
Эти слова ударили сильнее, чем крик. Когда она в последний раз спрашивала себя о том, чего хочет? Когда принимала решения сердцем?
— Я подумаю.
— Долго думать нельзя, — тихо ответила соседка. — Видишь, в каком она состоянии? Неделя — и будет поздно.
Домой Марина вернулась другой. Александр встретил её в прихожей:
— Что так долго? Пробки?
— Пробки.
Он не заметил красных глаз и дрожащих рук. Ушёл смотреть новости в своё кресло, в своей идеальной гостиной. А Марина смотрела в зеркало и видела там чужую женщину. Когда она стала удобной, покорной, когда перестала быть собой?
Ричи умирала — от тоски, предательства, разбитого сердца. А она… просто протирала плиту и играла роль примерной жены. Это было неправильно. Совсем неправильно.
Когда-то она была совсем иной — мечтала преподавать, зачитывалась стихами, могла часами обсуждать книги с подругой. Всё это постепенно растворилось в привычных «как скажет муж», «что подумают люди», «семья важнее». Но разве Ричи не была её семьёй? Десять лет рядом, десять лет безусловной любви и верности. И что же? Выбросили, словно ненужную старую мебель. Марина задумалась: а разве не поступили бы так и с ней, если бы она постарела, заболела или стала неудобной?
Наутро она поднялась в пять, тихо оделась, чтобы не разбудить Александра, и отправилась за Ричи. Собака лежала у той же скамейки, уже не в силах сидеть. Каждый вдох давался ей с трудом.
— Девочка, пойдём домой, — прошептала Марина, аккуратно поднимая её. Ричи была невесомой, как пушинка, за неделю превратившись в набор костей, обтянутых шерстью.
В такси водитель скептически взглянул на них:
— Может, сперва в ветклинику? Она же едва жива.
— Сначала домой, — твёрдо ответила Марина.
Дома Ричи устроилась на кухне, на старом пледе, который Марина незаметно привезла с дачи. Она почти не ела, лишь благодарно смотрела и иногда слабо шевелила хвостом. Марина сидела рядом, гладя потускневшую шерсть, и думала, как объяснит всё мужу.
Ответ пришёл быстро — в половине седьмого хлопнула дверь.
— Марина! — рявкнул Александр из прихожей. — Ты где?
Он ворвался на кухню, заметив миски и подстилку.
— Что она тут делает?!
— Живёт, — спокойно произнесла Марина. — Это её дом.
— Какой дом?! Тут дизайнерский ремонт, итальянская плитка, а ты собаку затащила! Шерсть, запах!
— Она умирает, Саша.
— И пусть умирает, но не здесь! — сорвался он на крик. — Я работаю, чтобы у нас всё было идеально, а ты рушишь всё своими капризами!
Слова «работаю как собака» больно резанули её.
— Почему это каприз?
— Потому что это просто животное! А ты устроила трагедию!
— Я принесла домой умирающего друга, который десять лет нас любил, — её голос дрожал, но звучал твёрдо.
Александр схватил Ричи за шкирку.
— Отпусти её! — Марина шагнула вперёд.
— Сейчас отвезу обратно, и чтоб её духу здесь не было!
— Нет! — слово вырвалось так резко, что он замер.
— Отпусти, — повторила она тихо, но с холодной сталью в голосе.
Он разжал пальцы, и Ричи упала на пол.
— Марина, я предупреждаю…
— А я говорю впервые и в последний раз, Александр Викторович, — она произнесла отчество, как чужому. — Тридцать лет я жила по твоим правилам, готовила, носила, молчала, отказывалась от своего ради твоего. Я не пошла в институт, не родила второго ребёнка, разорвала дружбу, потому что так было нужно тебе.
Она выпрямилась:
— Но этот дом давно не мой. Я здесь чужая. А Ричи — моя семья. Единственная, кто любил меня просто так. И если сейчас придётся выбирать между тобой и ею — я выберу её.
Александр впервые за много лет молчал.
— Ричи остаётся. Ты сам решай: жить с нами, уважать чужие чувства или уйти.
Через неделю Марина сняла маленькую квартиру в старом районе, недалеко от того двора, где всё началось. Потёртый паркет, обои в цветочек, крошечная кухня — но Ричи сразу нашла место у окна, где по утрам падало солнце, и довольная вздыхала.
— Нравится? — спросила Марина, ставя миски. Собака посмотрела на неё и впервые за три недели завиляла хвостом.
Месяц спустя приехала Катя, хмурая:
— Мам, папа говорит, ты разрушила семью из-за собаки.
— Не из-за собаки, Катюш.
Она напомнила дочери, как в детстве та болела ангиной, а Ричи три дня грела её и не отходила. Катя посмотрела на собаку и тихо произнесла:
— Прости. Мы тогда не подумали.
Александр звонил — сперва часто, потом всё реже.
— Вернись, я согласен на собаку.
— Поздно, Саша. Дело не в Ричи. Дело в том, что тридцать лет ты меня не слышал.
Вечером Марина сидела на маленьком балконе. Ричи лежала рядом, греясь на закатном солнце. Денег стало меньше, пространства тоже, но теперь у неё был дом, где её принимали такой, какая она есть.
