На третий день после увольнения Лена проснулась без будильника и без каких-либо планов на день.
— Ну что, безработные, проснулись? — сказала она своему отражению в зеркале.
Отражение промолчало, даже не изменив выражения.
На кухне — пустота. В голове — так же. Холодильник гудел, будто пытался заполнить тишину. Кофе закончился, как и зубная паста. Из «необходимого» остался только старый плед, зонт и отчётливое ощущение, что жизнь начала рушиться не вчера, а гораздо раньше. Просто вчера это стало официальным.
— Так. Без слёз. Встаём и что-то придумываем. Например… куда-то уехать. Хоть на пару дней.
Она достала из шкафа старую сумку, ту самую, с которой ездила в командировки: угол надорван, молния не застёгивается до конца, пахнет гостиницами с ковролином. Странным образом это её немного успокоило.
— Три дня. Куда-нибудь. Где никто не будет спрашивать.
На вокзал она пришла в полдень, когда город застыл в обеденной паузе: солнце било в лицо, люди двигались навстречу, а мысли — в никуда. Электричка должна была быть через час. Сумка казалась тяжелее, чем дома.
И тут она увидела его.
Собака.
Сидел возле лавки, словно пассажир без билета. Серый, лохматый, с глазами тусклыми, как выцветшее бельё после дождя. Рядом — тканевая сумка, будто её бросили и так и не вернулись.
Лена подошла. Пёс не двинулся, только перевёл взгляд. На ошейнике болталась потёртая, но читаемая бирка:
«Если ты читаешь это — пожалуйста, помоги мне вернуться домой».
— Шутка? — спросила она. — Или ты серьёзно?
Ответа не было — только спокойное дыхание и взгляд, будто он знал: она всё равно вернётся.
Лена отошла, купила билет и села на лавку чуть поодаль. Он смотрел на всех проходящих, но никого не выбирал.
— Чего ты ждёшь? — спросила она. — У тебя что, навигатор встроен?
Ноль реакции. Только взгляд, полный тихой надежды.
Когда подошла электричка, Лена поднялась. Пёс не пошёл за ней, но ухом повёл — и этого оказалось достаточно.
— Ладно. Не знаю, куда ты, но на три дня поедешь со мной. До деревни доберёмся — там разберёмся.
Он поднялся и пошёл за ней, без поводка, без суеты, словно давно знал, что их путь теперь общий.
В вагоне проводница уточнила:
— С собакой?
— Да.
— Документы есть?
— У него? Вряд ли. Но у меня паспорт есть.
— Ну и ладно. Только чтоб вёл себя тихо.
— Он молчаливый.
Пёс устроился под лавкой, не мешая, не суетясь.
— Воспитанный ты, — пробормотала Лена. — Только не привыкай. У меня всего три дня и никаких иллюзий.
Через час она задремала, а через два проснулась оттого, что он положил голову ей на ногу. Спал спокойно, и впервые за последние дни Лена ощутила, что она не одна.
Ночевали они в съёмной квартире, которую Лена нашла по старой привычке через знакомых. Две комнаты: одна с окном, другая без. Она выбрала вторую, Псу было всё равно.
— Как тебя звать-то? — спросила она.
Он молчал, но смотрел прямо в глаза.
— Ладно, будешь Пыль. Серый, тихий, приставучий. Но это ненадолго, не обольщайся.
На следующий день автобус в деревню ушёл раньше. Лена решила идти пешком. Пыль шагал впереди, иногда останавливался, проверяя, идёт ли она за ним.
Вдоль дороги тянулись деревья, редкие машины проносились мимо. Лена ловила себя на мысли, что давно не шла вот так — без цели и расписания.
В какой-то момент Пыль свернул.
— Мне не туда, — сказала Лена, но он не оглянулся.
Через пару минут вернулся и встал рядом, словно говоря: «Ладно, идём твоей дорогой».
Они зашли в придорожное кафе: суп из пакетика, чай в гранёном стакане, хлеб с холодильным запахом. Пыль ел только после её предложения и очень аккуратно.
— Где ты научился так себя вести?
Он не ответил, лишь напрягся, когда в зал вошёл мужчина в красной куртке.
К вечеру они вернулись в квартиру. Пыль улёгся у порога, Лена — на диване в темноте.
— Ты странный. Спокойный. Как будто всё это уже случалось.
Он вздохнул тяжело, словно у него был свой опыт, но не было слов.
Позже, лёжа под одеялом, Лена подумала, когда в последний раз рядом был кто-то, кто просто шёл и молчал, не требуя ничего. Уснула, и ей никто не приснился.
Утром Пыль сидел у двери, готовый к дороге. Лена накинула куртку и поняла, что даже не думает о возвращении в город. Пока что она просто шла за ним. И вдруг этого оказалось достаточно.
Когда они дошли до деревни, Лене показалось, что место это ждало их давно. Будто сама тропа знала их шаги, а старые заборы выпрямлялись не просто так, а чтобы кто-то, наконец, прошёл мимо.
Дом бабушки стоял в стороне, на тихой окраине. Знакомая калитка с облупившейся краской, потрёпанный почтовый ящик, крыша, готовая хрустнуть при первом сильном ветре, и обшарпанный табурет у двери. Лена вставила ключ в замок, вдохнула аромат пыли, дерева и старых лет, и её охватило странное чувство — будто она вернулась к себе прежней, давно потерянной.
Пыль в дом заходить не стал. Остановился у ворот, бросил на неё взгляд и вдруг свернул в сторону — по тропинке, заросшей травой, сквозь проломленный забор.
— Эй, ты куда? — позвала Лена.
Пёс не оглянулся.
— Серьёзно? Мы шли сюда три дня, и ты теперь — «всё, пока»? Нет уж.
Она пошла за ним. Он шёл уверенно, как тот, кто помнит каждый поворот, ямы на дороге и укосившиеся поля.
Они вышли к небольшому дому, почти скрытому от глаз, с покосившейся трубой, деревянными ставнями и табличкой: «ул. Озёрная, 3». На заборе висела выцветшая, но ещё читаемая записка:
«Хозяин умер. Дом закрыт. Вопросы — к Марии Петровне, пятый дом слева».
Лена посмотрела на Пыля.
— Это сюда? Ты искал именно это?
Пёс просто сел, не издавая ни звука, будто ждал, что она всё поймёт сама.
Они направились к Марии Петровне. Это была женщина лет семидесяти, в выцветшем фартуке, с быстрыми движениями и голосом, мягким, но уверенным.
— А-а, Пашка… Царствие ему небесное, — сказала она. — Хороший был человек. Немногословный, но с собакой своей — как родные. Этот пёс его? Вот так встреча… Я думала, пропал.
— Он сам пришёл, — ответила Лена. — На ошейнике надпись: «помоги мне добраться домой».
Старушка прищурилась.
— Перед смертью он просил меня сделать бирку. Говорил: «Маш, чувствую, он пойдёт искать». Я и сделала. На следующий день Пашка умер.
Оказалось, пёс исчез вскоре после похорон. Мария Петровна вытерла глаза краем фартука и сказала тихо:
— Этот пёс особенный. Даже когда грустил — молчал. А радовался — так, будто знал: счастье тихое.
Вечером Лена открыла бабушкин дом, разложила плед, заварила чай в старом чайнике. Пыль лёг у порога.
— Ты ведь знал, куда идём, правда? — спросила она.
В доме пахло деревом, землёй и чем-то родным. Лена зажгла лампу, достала альбом, вспомнила бабушкины слова: «Если человеку одиноко, ему нужно животное, чтобы с кем-то молчать». И поняла — возвращаться в прежнюю жизнь она не хочет.
Ночью Пыль исчез. Вернулся через час, мокрый, в грязи, с потрёпанным фотоальбомом в зубах. Лена раскрыла его — на первой странице мужчина лет пятидесяти с тем же псом у ног. На фото — их дом и табличка: «Здесь нас не трогайте. Мы уже были везде». Дальше снимки их жизни, а на одном — ошейник с надписью: «Если ты читаешь это — пожалуйста, помоги мне добраться домой». Подпись: «Если меня не станет — иди, пока кто-то не услышит».
На следующий день Лена купила в деревне молоток, краску, корм и просто начала приводить дом в порядок. Пыль облюбовал кресло у окна, иногда уходил и возвращался с «трофеями». Однажды принёс ржавую табличку с автобусной остановки. Лена рассмеялась:
— Архивариус ты наш.
Через несколько недель приехал ветеринар, осмотрел пса: восемь лет, крепкий, старый перелом лапы. Сказал, что проживёт ещё долго. Пыль потом долго сидел у двери, словно охраняя.
Через месяц Лена написала письмо самой себе, городской, уставшей: «Ты молодец, что ушла. Если захочешь вернуться — спроси, зачем. Здесь я дышу иначе. Здесь Пыль. И я. Живые». Она сожгла письмо во дворе, а пёс положил морду ей на ботинок.
Она ещё не знала, останется ли навсегда, но шла дальше уже без чувства потерянности.
