В тот вечер я задержалась на работе дольше обычного. На улице уже стемнело, дул промозглый ветер. Ботинки то и дело проваливались в кашу из талого снега, реагентов и блестящих ошмётков новогодней мишуры. Вдалеке хлопали петарды — люди продолжали праздновать наступивший год, а мне пришлось выйти на смену. Да, кто-то работает и в праздники.
Оставалось пройти маленький сквер, пересечь пустую, непривычно тихую дорогу — и дома. Но краем глаза я уловила какую-то фигуру, осторожно двигающуюся по соседней тропинке. Я остановилась и попыталась прислушаться — ни шагов, ни сопения, ни шороха. Темная аллейка не внушала доверия, мало ли кто там может быть…
Силуэт приближался, и наши дорожки должны были сомкнуться всего в нескольких метрах. Тогда я расслышала тяжелое, натужное дыхание. Из-за кустов, разделяющих аллеи, появилась собака. Крупная, взрослая, невероятно утомленная. Она ступала медленно, заметно прихрамывая на переднюю левую лапу. Голова ее была опущена, движения — будто бездумные, как у очень старых людей, которые идут по привычке, не имея цели.
Я осторожно двинулась навстречу. Собака уловила мое движение, остановилась и подняла голову. В её взгляде было так много смысла — и в то же время ни крупицы надежды, ни ожидания чего-то хорошего. Она постояла секунду, затем вновь опустила морду и тяжело пошла дальше. В свете фонаря я заметила на шее темный, истёртый след от ошейника.
— Значит, был дом… потерялась? Или… выбросили? Она же совсем старая. И явно больная.
— Эй… постой! — тихо позвала я. — Ты чья? Или ничья?
Собака не остановилась, но её уши дернулись — она услышала.
— Эй, друг! Подожди! Ты не укусишь? — я приблизилась ближе. Это была немецкая овчарка. Кобель. Настоящий пёс-старик, с сединой на морде, ушах, спине и хвосте.
Он стоял, как неподвижная глыба, не проявляя ко мне интереса. Но и агрессии тоже. Я медленно протянула руку и коснулась его головы. Он не шелохнулся. Я провела ладонью вдоль морды — и он закрыл глаза. Повторила движение ещё раз… и ещё… И вдруг из-под его век выкатилась слезинка. Потом вторая. Тогда уже я не выдержала — как можно бросить собаку, которая прожила с тобой всю жизнь?
Я назвала его Джеком. Дома сразу бросилась греть еду, насыпать в миску, наливать воду. А Джек улёгся у порога на коврик — с его шерсти на пол стекали мокрые капли. Я схватила большое полотенце, укутала его и принесла пищу. Он понюхал, глубоко вздохнул, немного поел каши с мясом, попил и снова лёг. Было видно — он измотан до предела.
Той ночью я почти не спала — что теперь делать? На ошейнике отсутствовала бирка. «Завтра всё решу, — твердило мне сознание. — Завтра покупаем шампунь, завтра идём к врачу, сделаю фото и размещу объявления». Всё завтра. А сейчас — хоть бы уснуть…
Утром меня разбудил чей-то пристальный взгляд. Лёд прошёл по спине, я медленно повернула голову. Джек. Огромный, молчаливый. Совсем забыла! И ведь какой он большой… Старая овчарка, прошедшая хороший курс дрессировки — а рядом я, 54 килограмма, тонкая и хилая… Что если…
— Джек… привет… — пискнула я. — Доброе утро. Хорошо спал?
Он не ответил ни звуком, только слегка приподнял правую лапу и тут же поставил обратно.
— Ух ты… ты умеешь здороваться? Молодец! Пойдём завтракать?
Проходить мимо него было страшновато — вдруг цапнет. Голова моя явно отдыхала дома, а тело действовало само.
Джек поднялся с усилием и двинулся за мной. Пока мы ели, я звонила в ветеринарную клинику и договаривалась о приёме. Джек вёл себя идеально, только взгляд у него был такой же, как у стариков в домах престарелых — потухший, выгоревший.
Ну а чего я ждала? Если бы меня бросили, я бы тоже смотрела так же.
Понеслось — врач, анализы, объявления, кормление, прогулки. Теперь я летела с работы стрелой — Джека нужно выгулять, накормить. Утром постоянно опаздывала — Джека прогулки радовали, хоть он и продолжал сильно хромать.
Звонили разные люди. И владельцы потерянных собак, и мошенники. Но настоящие хозяева не объявлялись. С каждым днём я всё больше убеждалась: Джека выбросили. Жестоко и бессердечно. Но для меня он стал важен, изменил мою жизнь.
Месяц промчался. Потом второй. На выходных я устроила разбор вещей — весна на носу. Похудела, пока носилась по улицам с Джеком. Надо пересмотреть гардероб. В одном из ящиков нашёлся пакет с теннисными мячиками, которыми я пользовалась при стирке куртки. Пакет выскользнул, и мячики с шумом покатились по полу.
Джек поднял голову. За всё время он почти не реагировал на предметы, но тут… Один мяч подкатился к нему. Джек тронул его носом. Оттолкнул. Мяч подкатился обратно ко мне. Я — к нему. Он — сильнее. Потом схватил его зубами, поднялся, сел и, закинув голову, подбросил вверх. Я рассмеялась, забыв про уборку. Мы играли — с мячиками, тапками, со всем подряд.
Он начал оживать. По утрам стаскивал с меня одеяло, лизал нос, мягко покусывал руки, когда ему не терпелось идти гулять.
Объявления уже никого не интересовали. Я свыклась с мыслью, что Джек — мой. Но однажды телефон зазвенел.
— Здравствуйте. Это вы нашли старую немецкую овчарку? У неё хромает левая передняя лапа? И есть шрам? — красивый мужской голос перечислял все приметы. Моего Джека. Моего…
— Да… — только и смогла выдавить я.
Через пару часов я собиралась выйти. Джек тревожно следил за мной. Он будто чувствовал, что происходит что-то важное. Я взяла папку с документами — анализы, назначения, снимки.
Мы вышли. До встречи оставалось время. Джек заметно нервничал — дёргался, скулил, метался взглядом между мной и дорогой. А я стояла, как камень. Слёзы уже стояли в глазах. Приезжают за ним. За моим другом. А мне… мне было чудовищно больно.
По дороге появилась машина — огромная, дорогая, явно не из нашего района. Джек застыл, как будто боялся поверить.
Авто остановилось. Дверь распахнулась. Вышел высокий мужчина с благородной сединой.
— Джек! — сказал он только одно слово.
И Джека прорвало. Он выл, плакал, тянулся к нему, всем телом показывая, как скучал. Мужчина целовал его, обнимал, не замечая, как дорогая ткань пальто пачкается в грязи. Он видел только собаку.
Поднявшись с колен, мужчина бережно повёл пса к машине и распахнул дверцу. На заднем сиденье сидела девушка — она рыдала взаправду, в голос. С трудом выбравшись наружу, она бросилась к собаке, обвила руками его шею и уткнулась лицом в пушистую гриву, повторяя одни и те же слова:
— Джек… Джек… Джекушка…
Так его и правда зовут Джек! — пронеслось у меня в голове.
Когда девушка наконец поднялась, она неожиданно шагнула ко мне и заключила меня в объятия.
— Спасибо… спасибо вам за него! — шептала она, словно боялась спугнуть момент. — Его украли. А вы не прошли мимо, приютили, не оставили в беде…
Прошло две недели. Я пыталась вернуться к прежнему ритму, но в доме всё говорило об отсутствии Джека — мячики, обгрызенный тапок, пустые миски, которые рука так и не поднялась выбросить. Я скучала отчаянно.
Она позвонила среди дня и попросила встретиться. Стройная, ухоженная, с длинными волосами, аккуратным маникюром и уверенностью человека, привыкшего к достатку — её внешний вид говорил сам за себя. Воспитанная, образованная, из хорошей семьи.
— Стася. Родители зовут меня Стасей. Полностью — Анастасия, — тихо пояснила она. Мы сидели у них дома в гостиной, она сама привезла меня туда. Джек расположился неподалёку — ухоженный, блестящий, с новым ошейником и золотистым медальоном, где было выгравировано его имя.
— Мне было пятнадцать, когда я впервые влюбилась, — начала она. — Он был… почти совершенством. Высокий, красивый, звезда школы. А я — обычная тихая девочка, домашняя. И вдруг он замечает меня. Я была окрылена. Цветы, ухаживания, стихи… Всё показалось сказкой. И вот — беременность. Я сказала ему, думая, что он обнимет меня и скажет, что справимся… а он… — она чуть улыбнулась, но улыбка была горькой. — Всё оказалось банально. Он признался, что игра́л со мной, забавлялся. Ни я, ни ребёнок ему не были нужны. Он бросил меня. Это был конец всему.
— Я плакала ночами, писала ему письма, названивала, не верила. Думала, что он образумится. Но он переключился на мою лучшую подругу. Они смеялись надо мной, подшучивали жестоко.
— А родители? — не удержалась я.
— Их не было в стране. Отец работал за границей, и они с мамой жили временно в Европе. Я оставалась с няней. Всё тщательно скрывала, хотя подозреваю — няня поняла. Именно она сказала, что родители бросают командировку и возвращаются.
Я уже начинала догадываться, к чему ведёт рассказ.
— Я… не выдержала. Наглоталась таблеток, легла в ванну… взяла лезвие, — она говорила без пафоса, словно пересказывала чужую историю. — Очнулась в больнице. Няня с садовником выломали дверь и успели вызвать скорую. Меня спасли. Родители прилетели, когда я ещё была в клинике. Несколько месяцев — лечение, срывы, выкидыш. Долгое возвращение в реальность.
Она умолкла. Джек сидел рядом, положив голову ей на колени, а Стася медленными, почти ритуальными движениями перебирала шерсть у него на голове. Погладит — замрет — снова погладит.
— Я замкнулась. Ни с кем не разговаривала, отказывалась от еды, воды. Жить не хотела. Родители возили меня ко всем возможным специалистам — безрезультатно. И вот однажды мамину подругу позвали в питомник выбрать собаку. Мама взяла меня с собой. Мне было всё равно — дом, машина, питомник… — она отпила глоток кофе и продолжила.
— Меня оставили в комнате директора, а сами ушли смотреть щенков. Я сидела в оцепенении. Вернулись мама с подругой — та обнимала маленького щенка. А я всё сидела. И вдруг боковым зрением уловила движение в углу. Там был щенок. Крошечный, пушистый… и его взгляд! Он смотрел куда-то мимо — так же, как и я. В его глазах не было ничего — ни радости, ни страха, ни надежды. Пустота. Я подошла, присела. Он даже ухом не повёл. Я тихонько коснулась лапки — ноль реакции. Провела пальцем по голове — снова ничего. Ещё раз… ещё… и вдруг его глаза закрылись, и из уголка глаза скатилась маленькая слеза. Потом другая…
Стася на секунду закрыла глаза.
— Мою душу точно прорвало плотину, — сказала она. — Я разрыдалась, схватила щенка, кричала, прижимала к себе. Настоящая истерика. Мама испугалась, хотела подбежать, но подруга удержала. Я сползла на пол, и этот маленький комочек начал вылизывать мои слёзы… так в нашей жизни появился Джек. Его отдали в приют — он родился с дефектом передней лапы. Потом сделали операцию, лапку выпрямили, но шрам остался навсегда. Точно такой же шрам на моей левой руке. Он стал моим отражением. И тем, кто вытащил меня обратно в жизнь.
Она посмотрела на меня — я плакала уже в открытую.
— Наш Джек, — мягко добавила она.
— Как же он пропал? — спросила я, вытирая глаза.
— Мы столкнулись с моей первой «любовью». У него всё плохо — пьёт, семьи нет, работу меняет постоянно. Его разозлило, что у меня жизнь наладилась. Он выкрал Джека, сорвал медальон и увёз далеко, чтобы выкинуть. Хотел причинить мне боль. Да, больно было. И мне, и родителям. Но вы… вы Джека спасли. И искали нас. Хотя… думаю, будь вы на моём месте, тоже не смогли бы вернуть такую собаку, — она улыбнулась сквозь грусть.
— Стася, да что вы… Он так тосковал, так долго не мог поверить в добро… Конечно, он стал родным, — сказала я. Джек подошёл, лизнул мою руку своим горячим, шершавым языком и вернулся к ней.
— Вы не взяли денег. Тогда позвольте хотя бы подарок, — сказала она и открыла небольшую коробочку. Внутри лежала брошь из жёлтого металла — собака-овчарка, сидящая, с выгравированным именем «Джек».
Я взяла её в руки — тяжёлая, холодная. На обратной стороне — ещё одна гравировка: «Благодарю». На воротнике у Стаси была маленькая, точная копия моей броши.
— Я — ювелир, — сказала она. — Сделала её сама. Спасибо вам за Джека. За НАШЕГО Джека.
