Прошло три дня, и над селом наконец показалось солнце. Метель стихла, но пронизывающий ветер время от времени поднимал позёмку, словно подтачивая острые гребни сугробов, намётанных вдоль заборов.
Тут и там раздавался характерный скребущий звук деревянных лопат — сельчане расчищали дворы, участки у домов и единственную дорогу, по обе стороны которой теснились избы. Когда из центральной усадьбы пришлют грейдер, никто не знал: технике ещё предстояло пробиться сквозь заносы, а с такой погодой это дело не быстрое и непростое.
Якову Борисовичу, пожилому мужчине лет за шестьдесят, удалось закончить работу. Он снял рукавицу и стряхнул льдинки, намерзшие на усах и бороде. Непогода ушла, но тут же взял своё мороз — градусов под двадцать, не меньше, а к ночи обещало прихватить ещё сильнее. Прислонив лопату к крыльцу, Яков подхватил охапку берёзовых дров и понёс их в дом.
— Двери-то, двери скорее прикрой! — негромко окликнула его хозяйка, Мария Павловна.
Лицо её после бессонной ночи осунулось, под глазами пролегли тёмные тени.
— Ну как она? — осторожно спросил Яков. — Полегчало?
Мария только покачала головой.
Накануне их четырёхлетняя внучка Оленька — единственная радость и смысл жизни стариков — сильно заболела. Дочь привезла девочку из города на месяц, уехав на учёбу в командировку, оставить ребёнка было не с кем. И вот — не уберегли.
Сначала у Оли появился сухой кашель, потом поднялась температура. Бабушка поила её молоком с мёдом и маслом, липовым чаем, но всё было напрасно. Всю ночь Мария сидела у кровати внучки, сбивая жар обтираниями. Оленьке вроде бы стало легче, она уснула, но тело её всё равно пылало, губы пересохли и потрескались, а в бреду она звала маму.
— До центральной усадьбы не дозвониться, — тяжело рассказывал Яков. — Говорят, обрыв на линии. Да и толку… дорогу перемело, не проехать. Я бы и сам на лыжах дошёл — пять вёрст не крюк. Только фельдшеру сюда не выбраться: старый он, да и нездоровый…
Мария сидела за столом, опустив голову и сжав в кулаки сухие, морщинистые руки. Потом подняла глаза, полные отчаяния, и твёрдо сказала:
— Надо что-то делать, Яша. Не могу смотреть, как Оленька мучается. Не дай Бог, что с ней случится — как мы дальше жить будем? — В глазах её вспыхнула решимость. — Собирайся. Иди в центральную усадьбу. Пусть помогают. Пешком, волоком — как угодно, но привези врача. Иначе беда…
…Фельдшер в медпункте центральной усадьбы, седой старик лет семидесяти, внимательно выслушал Якова. Долго расспрашивал о состоянии девочки, потом задумался. Подойдя к стеклянному шкафу, он достал несколько упаковок порошка, пузырёк с каплями и, передав всё Якову, подробно объяснил, как и что принимать.
— А я пойду в администрацию, — решительно сказал он. — Буду требовать, чтобы чистили дорогу. Авось к утру доберусь до вас. Надеюсь, лекарства помогут. А вам пока остаётся только молиться — больше ничего предложить не могу…
Молиться… Яков этого не умел, хоть и был крещёным. В детстве, тайком от родителей, его крестила бабушка — в той самой церкви на окраине центральной усадьбы. С тех пор он туда не заходил. Но пришла беда — к кому ещё идти?
Оставив лыжи у входа, он снял шапку, неловко перекрестился и вошёл в храм. Служба давно закончилась, внутри было пусто, лишь где-то тихо звучал приглушённый голос молитвы.
В полумраке, при свете свечей, Яков разглядел сельского батюшку и подошёл ближе. Переступая с ноги на ногу, он ждал, пока тот обратит на него внимание — ждать пришлось недолго.
Выслушав Якова, священник взял его за руку и подвёл к иконе Богородицы.
— Помолимся. Знаешь молитву Пресвятой Богородице «О здравии ребёнка»? Если нет — просто повторяй за мной и постарайся запомнить, — мягкий, участливый голос вселял надежду. Батюшка вложил ему в руку зажжённую свечу. — Молись искренне, от всего сердца. Чем искреннее просьба, тем сильнее она.
— Пресвятая Богородица, спаси нас… — начал священник, и Яков покорно повторял.
Простые, но верные слова ложились прямо на душу. Яков молился горячо, думая об Оленьке, и вдруг поверил: молитва поможет.
— Даруй ей здравие, долгие лета и благоденствие, аминь, — завершил батюшка, перекрестился и скрылся за дверью.
Глаза Якова наполнились слезами. На душе стало светло и спокойно, росла уверенность, что всё обойдётся. Он ещё стоял на коленях, прислушиваясь к себе, когда к нему подошла кошка, появившаяся словно ниоткуда, и, поставив лапки ему на колени, внимательно заглянула в лицо.
— Бусенька, — улыбнулся батюшка, вернувшись с пластиковой бутылочкой воды. — То не дозовёшься, а то сама пришла. Зимой я их пускаю погреться в храм, — пояснил он Якову. — Подкармливаю. Всё-таки Божьи создания, и душа у них есть. А эта всегда особняком держится — пугливая, людей сторонится. А к тебе подошла… Значит, доброе сердце почуяла. Или поняла, что тебе сейчас нужна помощь и утешение.
Возвращался Яков уже затемно. Шёл быстро, напрямик через поля, шепча на ходу единственную теперь знакомую молитву. Рюкзак он перекинул на грудь — внутри, укутанная тёплым шерстяным шарфом, сидела Буся, то высовывая мордочку, то снова прячась.
В кармане полушубка тихо булькала бутылочка со святой водой. На полпути со стороны дороги донёсся шум техники — значит, фельдшер добился своего.
Прислонив лыжи к стене, Яков осторожно снял рюкзак с Бусей и, отряхнув валенки от снега, вошёл в дом. Мария встретила его на пороге с немым вопросом в глазах.
— Всё будет хорошо, Маша, — сказал он с неожиданной уверенностью. — Как Оленька? Я ей подружку принёс… Где она? — Рюкзак оказался пуст.
Кошка уже была на кровати рядом с Оленькой. Мурлыча, она тёрлась о ручки девочки, словно что-то нашёптывая и успокаивая. Оленька открыла глаза и, улыбаясь, гладила пушистую гостью.
— Бабушка, — тихо позвала она, — я кушать хочу.
— Сейчас, внученька, сейчас, солнышко, — засуетилась Мария. — Бульончик куриный с лапшой, как ты любишь…
…Оля уснула спокойно, впервые за двое суток. Буся прошлась по дому, подмигнула хозяевам зелёными глазами и улеглась возле девочки, тихо мурлыча — будто прожила здесь всю свою жизнь.
Выслушав мужа, Мария не сразу поняла, верить ему или нет. В том, что фельдшер сумеет заставить людей работать сутками, расчищая дорогу, она не сомневалась ни на минуту. В округе почти каждая семья была ему обязана — кто здоровьем, кто здоровьем детей, а некоторые и самой жизнью. Такому человеку никто бы не отказал.
А вот то, что супруг не просто зашёл в церковь, но ещё и молился вместе с батюшкой, казалось невероятным. Расскажи кто другой — ни за что бы не поверила. А тут он сидит рядом, тихо шепчет молитву Пресвятой Богородице о здравии ребёнка.
Вот тебе и коммунист, пусть даже бывший. И святую воду принёс — надо будет обтереть Оленьку, когда проснётся. А кошка… Умница, а не кошка! Как только внучка её увидела, сразу оживилась, поела — значит, на поправку пошла. Нет, не зря Бусенька прижилась возле церкви. И батюшка её особенно привечал. Непростая это кошка…
Едва забрезжил рассвет, как в закрытые с вечера ставни раздался стук. Яков Борисович был на ногах — он ждал. Супругу, уснувшую всего час назад, будить не стал: две бессонные ночи вымотали её до предела.
Фельдшер снял пальто, тщательно вымыл руки, погрел их у печки и, стараясь не шуметь, прошёл к больной девочке. Согрев в ладонях стетоскоп, он внимательно прослушал Оленьку. Та даже не проснулась, дышала ровно и спокойно, прижав ручку к тёплому боку кошки.
— Лекарства давали вовремя, как я говорил? — спросил он и, услышав подтверждение, удовлетворённо кивнул. — Всё хорошо, Яков Борисович, не тревожься. Девочка крепкая, через день-два уже бегать будет. Температура спала. Бог уберёг — болезнь дальше не пошла…
— Ты ведь человек учёный, — задумчиво сказал Яков, угощая фельдшера чаем с брусникой. — А чуть что — всё Бога поминаешь.
— Образование, Яков Борисович, вере вовсе не мешает, — с удовольствием прихлёбывая чай, ответил тот. — Скорее даже помогает. Вот я, к примеру, раньше полагался только на лекарства, а теперь вижу: лекарство и молитва хорошо дополняют друг друга. Если, конечно, вера искренняя.
— Верно, — согласился Яков, вспоминая вчерашний день. — Одно другому точно не мешает. А ещё, если в доме добрая кошка есть — тоже в болезни помощь.
— Кошка? — усмехнулся фельдшер. — Ну что ж, и кошка не помешает. Поможет человеку, если, конечно, сам человек не мерзостный, — и он с удовольствием сделал ещё один глоток крепко заваренного чая…
