У Веры Ивановны случилось несчастье — её муж Коля неожиданно потерял сознание прямо на кухне. Просто стоял, мыл чашку, и вдруг — рухнул. И всё. С тех пор жизнь разделилась на «до» и «после».
Теперь их квартиру наполняет тишина, от которой хочется закричать. Утро начинается с таблеток, днём — уколы, вечером — снова лекарства. И еда. Всегда одна и та же: каша.
— Снова это? — раздражённо бурчит Николай, глядя на тарелку.
— Это полезно, Коля, — мягко отвечает Вера Ивановна, вспоминая, как раньше он просил добавки.
Он когда-то даже с удовольствием выгуливал соседскую таксу, пока тот уезжал. А теперь даже к окну не подходит.
В тот вторник шёл липкий снег. Вера Ивановна торопилась за хлебом — Николай без хлеба не ел. Возле остановки чуть не упала, схватилась за поручень, отдышалась… и увидела собаку. Маленькая, насквозь промокшая, прижавшаяся к стене остановки, дрожала. А мимо шли люди. Много. И никто не смотрел в её сторону.
Глаза у собаки были не просто напуганные — в них была обречённость. Будто она уже знала, что никому не нужна.
Вера постояла. Потом пошла в магазин.
Взяла хлеб. А ещё дешёвую колбасу и печенье. Вернулась. Собака всё так же сидела.
— Ешь, малышка, — сказала Вера, протягивая кусок. Собака посмотрела на неё глазами, полными и страха, и надежды.
Два дня подряд Вера возвращалась к остановке. Приносила еду: кашу, хлеб, колбасу. Собака ждала. Стала меньше дрожать. Иногда даже чуть виляла хвостом.
На третий день налетела метель. Вера смотрела в окно, зная: собака там, на холоде. Когда собралась выходить, Коля окликнул:
— Куда?
— Прогуляюсь немного. Душно.
— Хлеб с утра купила. Думаешь, не помню?
Она вздохнула. Он стал язвительным, как никогда. Как будто каждый день — ожидание новой обиды.
Вера накинула плащ и вышла. Вернулась с пакетом, где что-то шевелилось.
— Коля, я собаку привела.
Ожидала скандала. Но в комнате было тихо.
— Где она?
Вера открыла пакет. Появилась собака: тощая, с торчащими рёбрами и белым пятном на груди.
— Пошли, помоем тебя, — шепнула Вера. В ванной собака тихо скинула лёд с шерсти. Не рычала, не убегала. Скулила, но позволяла мыть.
Вытерев её, Вера постелила плед у двери. Собака свернулась в клубок. Вера села рядом.
— Кто тебя выкинул, крошка? Теперь ты дома.
Коля услышал. Пошёл на конфликт:
— Ты решила, что у нас приют? Или говоришь с ней, потому что я молчу?
Вера выдохнула:
— Она дрожала. Я не смогла пройти мимо.
— Делай что хочешь. Только от меня ничего не жди.
— И не жду. Но она остаётся.
Он отвернулся. Она погладила собаку. Той было всё равно, кто прав. Главное — тепло и пища.
Вера назвала её Пушкой. Почему — не знала. Просто имя само пришло.
Пушка жила тихо, не мешая. Только глазами следила за Верой. Николай делал вид, что собаки нет.
Пушка выздоравливала. Шерсть стала блестеть, движения — увереннее. Вера начала чаще улыбаться. Даже смеяться. И как-то раз Николай это услышал. Он лежал, как обычно, в своей комнате, а из кухни доносилось:
— Щекотно же, перестань, глупая!
Смех. Тихий, настоящий.
Он подошёл. Заглянул в кухню. Вера сидела на полу, Пушка тыкалась ей в шею. Она расчёсывала её и смеялась.
Он молча вернулся в кровать. Глаза уставились в потолок. Что-то шевельнулось внутри. Может, зависть?
Через неделю Вера подала завтрак. Николай, не поднимая глаз:
— Она всё ещё дрожит?
Вера застыла, держа чайник в руках. Сердце дрогнуло, застучало тревожно и неровно. Николай вдруг впервые сам заговорил о собаке.
— Меньше трясётся, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Пугается громких звуков, особенно грозы. И когда кто-то резко говорит.
Николай кивнул, будто это был важный для него факт. Доел овсянку молча, не поднимая глаз.
Позже, уже под вечер, когда Вера перемывала посуду на кухне, он неожиданно снова заговорил, будто всё это вертелось в голове с самого утра:
— А чем она питается?
Вера повернулась к нему, вытирая руки о кухонное полотенце:
— Да обычной едой. Кашу даю с мясом, немного овощей. Молочное не ест — не любит.
— А… ну… — он замялся, словно не знал, как сформулировать.
— В туалет? Гуляем с ней. По три раза в день. Быстро поняла, куда надо.
— А спит где?
— У входа, на старом пледе. Она совсем не мешает, Коль. Тихая. Послушная.
Он лишь хмыкнул, отвёл взгляд. Но Вера заметила: его спина уже не такая напряжённая, как прежде.
Наутро Николай проснулся раньше обычного. Солнце только-только пробивалось сквозь шторы, прокладывая тёплые розовые дорожки по полу. В квартире царила тишина — Вера ещё спала.
Он медленно поднялся, стараясь не потревожить матрас. Вышел в коридор. Пёс лежал, свернувшись в клубок на своём месте. Увидев его, приоткрыл глаза. Не вскочил, не залаял — просто тихо наблюдал.
Николай постоял немного, прислонившись к стене. Потом наклонился:
— Привет, — пробормотал негромко. — Это ты у нас теперь тут живёшь, да?
Пёс слегка повернул голову, вопросительно склонив её набок. Хвост еле заметно дёрнулся. Николай, стараясь не делать резких движений, опустился на корточки, протянул руку, ладонью вверх.
— Не бойся, — почти прошептал. — Никто тебя не обидит.
И сам удивился тому, что сказал. Когда он вообще вот так разговаривал? Особенно с кем-то, кроме жены?
Пёс осторожно потянулся носом, понюхал протянутую ладонь. Несколько секунд тишины — и вдруг лёгкий, несмелый облизывание пальцев. Один раз. Потом ещё.
Николай остолбенел. А потом… он улыбнулся. Впервые за долгие месяцы.
Вера проснулась от странного звука. Будто кто-то что-то говорил в коридоре. Прислушалась. Шёпот. Мужской голос.
Утро выдалось ярким, весенним. За окном щебетали воробьи, по карнизу весело капала талая вода. Вера хлопотала у плиты, готовила яичницу — для разнообразия, не кашу.
— Коля, иди есть! — громко позвала она, расставляя тарелки.
Ответа не последовало. Вера тяжело вздохнула — опять ушёл в себя. Были у него такие дни, когда казалось, что он отгородился глухой стеной, и достучаться до него невозможно.
Взяв с вешалки поводок, она сказала:
— Пушка, гулять пора!
Собака тут же оживилась, подбежала, завиляла хвостом. Была уже не той, что умирала от холода на остановке — округлилась, повеселела, стала живой.
И вдруг из комнаты послышалось:
— Подожди. Я с вами пойду.
Вера обернулась, так резко, что чуть не выронила поводок. В дверях стоял Николай — причёсанный, одетый, в уличной обуви.
— Коль, ты… серьёзно?
— Гулять, — повторил он спокойно. — С вами.
Вера оперлась на спинку стула, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Ты же… столько времени не выходил.
Он развёл руками:
— Ну и что? Пора бы уже. Ты ведь не будешь всю жизнь одна с ней гулять. Да и солнце сегодня хорошее. Да и лифт работает.
На улице он на мгновение замер — щурился, не в силах привыкнуть к свету. Восемь месяцев он не видел города, только его отражение в окнах.
— Куда идём? — спросил бодро, скрывая волнение.
— Может, в сквер? — предложила Вера. — Там недавно новые лавки поставили.
Они шли неспешно. Пушка бежала рядом — не тянула, не суетилась. Будто чувствовала: сегодня надо быть особенно послушной.
Когда они добрались до скамейки, Николай сел, достал из кармана сложенный бумажный кулёк:
— Позовёшь, когда будешь кормить. Я хочу тоже попробовать.
Вера кивнула, стараясь не вспугнуть хрупкое чудо. В кулёчке был ломтик колбасы — не той, что он раньше ел. А та, дешёвая, которую Вера покупала «на бегу».
— Эй, подойди-ка, — позвал он собаку. — Иди ко мне.
Пушка взглянула на Веру, словно дожидаясь разрешения, потом осторожно подошла. Николай протянул ладонь — пёс аккуратно взял угощение, не царапнув ни разу.
Николай неловко погладил её по голове. А потом, едва слышно, пробормотал, будто сам себе:
— Простушка ты… А я дурак.
Вера сделала вид, что не расслышала. Она отвела взгляд, будто любовалась деревьями. А сама едва сдерживала слёзы. Только теперь — это были слёзы не отчаяния. А тихой, пробуждающейся надежды.
