Снег падал с самого утра — плотный, вязкий, словно кто-то сверху насыпал муку с небесной лопаты, не выбирая, куда попадёт. Машина, пробивающаяся по заснеженной дороге, казалась одинокой точкой в этом бескрайнем зимнем молчании. Скрежет дворников, хруст снега под колёсами и редкие всхлипы младенца на заднем сидении — вот что заполняло салон.
Игорь сжимал руль так, что костяшки пальцев побелели. Взгляд был прикован к дороге, едва видимой сквозь снежную пелену. Он молчал уже минут десять. Татьяна сидела рядом, молчаливая, её плечи опустились, губы поджаты, взгляд стеклянный. Она выглядела не просто уставшей — сломанной. Семья переезжала в деревню, надеясь на улучшение здоровья Татьяны…
— Может, музыку включим? — сдержанно произнёс Игорь, не отрывая взгляда от дороги.
— Зачем? — хрипло ответила Татьяна, даже не повернув головы. — Чтобы не слышать, как ребёнок плачет?
Игорь тяжело выдохнул.
— Опять ты начинаешь… — пробормотал он сам себе и добавил громче: — Я веду, я стараюсь. В такую погоду, да ещё и на твоей старой развалюхе…
— На моей? — язвительно переспросила она. — Это теперь моя машина, да? Потому что ты свои деньги на сигареты потратил?
Дима заворочался и снова всхлипнул. Игорь резко повернул руль, чувствуя, как внутри у него закипает.
— Отлично. Приехали в деревню, всё начинается заново — и опять ты меня пилить. Может, лучше помолчишь? Доедем хотя бы…
— Замолчи. Просто… замолчи, — тихо, почти шепотом сказала Татьяна, опуская голову на стекло. Слеза скатилась по её щеке.
Машина чуть съехала на повороте, скользнула по льду, но удержалась. За обледеневшими деревьями, наконец, показался старый, покосившийся дом.
— Вот он, — пробормотал Игорь, останавливая машину у поля. — Добрались.
Дальше дороги не было. Только снежная масса.
Татьяна медленно вышла из машины, прижимая одеяло с Димой к себе. Шаги её были неуверенными, словно она не верила в прочность земли под ногами.
Она сделала два шага и оступилась. Снег оказался глубже, чем она ожидала. Она вскрикнула, упала на колени, обняв малыша.
— Да что ж ты… — Игорь подбежал, забрал сына из её рук. — Осторожней! Ты что, с ума сошла?
— Не кричи… — прошептала Татьяна. — Не трясите его…
— Сам знаю, как держать, — раздражённо ответил он, обнимая жену за плечи и помогая встать. Молчаливая, с заплаканными глазами, она шла дальше, опираясь на него.
Дом встретил их тишиной. Скрип деревянных ступеней, щелчки замка, снег, который пришлось отгребать с крыльца. Ключ не вставал в ржавую скважину.
— Ну давай же… — Игорь тряс дверь, дыша паром. — Не подводи, старая рухлядь…
Наконец, замок щёлкнул. Они вошли в темноту.
Запах пыли, плесени и холодного железа обрушился на них. В свете фонаря из телефона было видно, как по полу валяются старые мешки, обрывки верёвок, зерно. Всё было покрыто серым налётом заброшенности.
— Боже… — прошептала Татьяна. — Мы тут жить будем?
— Временно, — буркнул Игорь. — Всё вычистим, потихоньку…
Он схватил веник, нашёл ведро и принялся отгребать мусор. Звуки металла, хлопки, шарканье — всё это напоминало шум корабля, который идёт ко дну. Но он продолжал. Упорно.
— Мы сделаем тёплую комнату для малыша, — говорил он, не поднимая глаз. — Вот эту. Батареи старые, но ещё живые. Стены целые, окна двойные.
— А потолок? — скептически спросила Татьяна. — А плесень в углу?
— Протрем, просушим. Утеплим. Ты держись, Таня, ладно? Ради него, — он кивнул в сторону ребёнка.
Она не ответила. Просто села на диван и укуталась в пальто.
В комнате стало немного теплее. Стены облезли, но на одной висела картина: Щелкунчик с мечом, окружённый мышами. Игорь мельком подумал, что это странный символизм, но отмахнулся от этой мысли.
— Вот тебе и защита, Димон, — усмехнулся Игорь, прибивая гвоздь в стену для куртки. — Щелкунчик на страже.
Ночь наступила внезапно, как выключение света. Всё вокруг стало серым и беззвучным. Лишь шорох за стеной заставил Татьяну вздрогнуть.
— Игорь… ты слышал?
— Мыши, наверное, — отмахнулся он.
— Там кто-то… скулит. На улице.
Он прислушался. Действительно, доносился тонкий, жалобный звук, прерывающийся, тянущийся сквозь метель.
— Сейчас гляну, — пробормотал он и вышел.
На крыльце, в снегу, сидела дворняжка. Коричневая, с тёмной мордой и глазами, полными боли. Она дрожала, лапы поджаты, хвост поджат.
— Ну ты чего? — Игорь присел. — Сдохнешь же тут, глупая.
Собака подняла голову. Её взгляд был настойчивый, будто она пришла не просто так.
— Пошли, — тихо сказал он и махнул рукой.
Собака вбежала в дом и сразу направилась в детскую. Подошла к кроватке, замерла, не двигаясь.
— Что за… — Татьяна вскрикнула. — Убери её! Убери, говорю! Она же… к ребёнку!
— Да не бойся ты, — попытался её успокоить Игорь. — Она добрая. Смотри, даже не дышит почти. Ей холодно.
— Мне страшно. Я не хочу, чтобы она была здесь, — твёрдо сказала Татьяна.
Игорь колебался, но затем кивнул.
— Если что, выгоню. Ладно? Дай ей шанс.
Она молча отвернулась. Но всю ночь спала тревожно, обнимая сына, а собака лежала в ногах, как статуя, не двигаясь.
Утро наступило ярким. Солнце пробивалось через замёрзшие стёкла, рисуя причудливые узоры на потолке. За окном крикнул петух — громко, как будто проверяя тишину нового дня. В комнате пахло холодом, влажными досками и чем-то ещё — нездешним, неуловимым.
Татьяна проснулась первой. Встала с дивана, с трудом разлепив глаза. В голове звенело, но странно: впервые за много дней она не чувствовала тяжести в груди. Кашель утих. Она подошла в детскую. Дима спал спокойно, собака лежала рядом, вытянувшись вдоль кроватки.
— Ты всё ещё тут… — прошептала Татьяна. Её голос был нейтральным, но глаза выдали внутреннюю борьбу.
На кухне громыхала посуда. Игорь возился у плиты, в трусах и свитере, разбивая яйца в сковороду. Солнце заливает комнату, и казалось, что в доме поселилась жизнь.
— У тебя сегодня праздник, — улыбнулся он, не поворачивая головы. — Завтрак! И, та-да-да-дам, поздравляю: теперь у нас есть курица!
Татьяна приподняла брови.
— Живая?
— Да, купил у соседа, дед Миша, вон через овраг. Заодно яйца взял. Домашние.
Она села за стол. Лада осторожно устроилась у её ног, но Татьяна сделала вид, что не заметила.
— Как ты её назвал, кстати? — спросила она после паузы.
— Лада. В честь бабушки. Помнишь, рассказывал? Та, что из Рыбинска. Добрейшая женщина была.
— В честь бабушки, — повторила Татьяна с оттенком недовольства. — А когда ты собирался мне об этом сказать?
— Ну… вот сейчас и сказал. Утро, чай, яичница, признания.
Она вздохнула. За окном заскрипел снег, кто-то прошёл мимо дома.
— Иногда мне кажется, что ты живёшь, как будто у тебя нет жены и ребёнка, — тихо сказала она, опуская глаза. — Просто принимаешь решения, не советуясь. Ни про курицу, ни про собаку, ни про имя.
— Таня… — Игорь присел рядом. — Ты и так вся на взводе. Я не хотел тебя грузить. Я стараюсь. Правда.
— Стараешься? — Она горько усмехнулась. — А то, что она… она ночью легла у кроватки — это нормально? У тебя вообще нет чувства тревоги?
— У меня есть чувство, — он наклонился ближе, — что ты просто устала. Всё это — переезд, болезнь, холод, младенец… И собака. Она, может, единственная, кто тут вообще нас принял.
Татьяна не ответила. Только погладила ребёнка, затем медленно, тяжело встала.
— Я хочу немного полежать. Кашель опять начинается.
Лада проводила её взглядом и последовала за ней.
День выдался насыщенным. Игорь утеплял окна ватой, подкручивал щеколды, искал по углам протечки. Из радиоприёмника играло что-то тихое, фоном. Пахло древесиной, пылью, домашним уютом в процессе формирования.
Лада не отходила от Димы. Она шла за ним даже когда Игорь, покачивая младенца на руках, ходил по комнатам. Собака словно тень — тихая, сосредоточенная, с живым внимательным взглядом.
— Она будто охраняет, — пробормотал он, обращаясь сам к себе. — Или сторожит…
— Это напрягает, — отрезала Татьяна из-за занавески. — Собаки так не ведут себя. Она будто… ждёт чего-то.
Игорь поставил сына в кроватку, вышел на крыльцо покурить.
Снег искрился под ногами, мороз щипал щёки. Он достал пачку, вытащил сигарету — и вдруг услышал, как скрипит половица за спиной. Оглянулся — Татьяна стояла у двери, закутавшись в платок.
— Ты опять? — голос её дрожал. — Ты же обещал бросить.
— Таня, я… Прости. Просто с непривычки. Я же не робот.
— Нет, ты отец, — отчеканила она. — И я тебе верила.
Он погасил сигарету, растоптал её в снегу. Внутри кипела злость — на себя, на Татьяну, на деревню, на дом. На собаку, которая смотрела откуда-то из тени с выражением… почти человеческим.
Ночью Татьяна проснулась от странного ощущения — будто что-то близко, слишком близко. Лада сидела у кроватки, напряжённая, как струна. Шерсть на загривке стояла дыбом.
— Игорь, — прошептала она. — Проснись.
Он приоткрыл глаза, поморщился.
— Что опять?
— Посмотри на неё. Она… рычит.
Игорь встал, подошёл. Лада, не обращая на него внимания, смотрела в темноту комнаты. Её уши были прижаты, зубы оскалены.
— Лада? — осторожно сказал он. — Эй… тссс…
Собака не отреагировала.
— Господи, — прошептала Татьяна, — что она видит?
— Может, тебе приснилось? — попытался улыбнуться Игорь. — Или крыса. Или… я не знаю. Всё нормально. Давай спать.
— Нормально? — Она вскочила. — Она стоит, как статуя, и рычит! Ты это нормой называешь?
Игорь не знал, что ответить. Он положил руку на плечо собаки — она слегка дрогнула, но не отступила. Он вывел её в коридор и закрыл дверь.
— Если ты нас всех с ума сведёшь, — прошептал он Ладе, — будешь спать на сеновале.
Собака посмотрела на него и пошла за ним, но уже без звука.
Дни слились в одно бесконечное состояние: каша по утрам, снег за окном, запах дерева, плач Димы, кашель Татьяны. И Лада. Постоянно. Как часть интерьера, как неизменный элемент.
Очередное утро было серым и тяжёлым. Снег терял свою белизну, превращаясь в грязную массу. Игорь стоял у крыльца, мял в руках старую тряпку. Глаза щипало от недосыпа, в груди тяжело ныли. Он никак не мог избавиться от ощущения, что в доме что-то не так. Воздух казался тяжелым, тишина глухой и зловещей.
Он зашел в сарай и оглянулся: в углу двора лежала курица. Безжизненная, с исковерканными перьями и сломанной шеей. Рядом — следы лап. Крупные, чёткие. Игорь медленно подошёл, поднял тушку и внимательно осмотрел. Глаза курицы были закатаны, одно крыло вывернуто, на снегу — кровь.
— Лада… — выдохнул он.
Словно услышав, собака появилась из-за сарая. Хвост был опущен, морда в снегу. На шерсти — багровые следы. Она замерла, не лая, не рыча, а просто смотрела. В глаза.
— Что ты натворила… — прошептал Игорь.
Татьяна вышла на крыльцо.
— Ты чего там? — спросила она, подходя ближе. Остановилась, увидев картину. — Это… Это она?
— Похоже, да.
— Господи… — она отшатнулась. — Я же говорила. Я знала. Ты не верил. Ты её защищал! А она…
— Подожди. Может, это не…
— Может? У неё кровь на морде, Игорь! — голос сорвался. — Она рычит по ночам, она преследует ребёнка, теперь — курица! А если завтра это будет Дима?
— Таня…
— Нет. Хватит. Я больше не могу. Я живу в страхе, с просыпающимся кашлем, с бессонницей. Я хочу покоя. Чтобы её здесь не было.
— Но…
— Сегодня. Убери её. Или я сама её выгоню. Слышишь?
Татьяна ушла в дом, хлопнув дверью. Через несколько минут Игорь услышал знакомый звук открывающегося пузырька — снотворное. Всё как всегда.
Игорь медленно подошёл к Ладе, присел на корточки. Она стояла тихо, не двигаясь.
— Что мне с тобой делать? — шептал он. — Я не знаю, Лада. Правда, не знаю.
Собака не захотела садиться в машину. Он тянул её за ошейник, злился, умолял, толкал. Она отступала, опуская голову, как будто осознавая, что происходит. В какой-то момент она сдалась, запрыгнула в машину, села и смотрела прямо перед собой.
Дорога была тихой, мотор гудел, метель слепила фары. Снег летел, как лента плёнки, замкнув круг. Игорь сжимал руль, губы поджаты, в груди тяжесть. Словно предательство. Словно ошибка.
Он притормозил у моста, вышел, и собака выбежала за ним. Он покурил, молча сел в машину и поехал обратно.
В зеркале он видел, как собака мчится по снегу. Она догоняла его. Игорь прибавил газу.
— Не оборачивайся, — сказал он себе. — Не оборачивайся. Всё. Всё.
Доехав до дома, он не зашёл внутрь. Сел на ступеньки, долго курил, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Рука дрожала.
Дом был пуст. В прямом смысле. Без Лады — что-то важное исчезло. Что-то, что заполняло тревожные паузы, глушило сквозняки в коридоре. Теперь даже тишина звенела.
Татьяна спала, снотворное взяло своё. Дима посапывал, укутанный в одеяло.
Игорь пытался читать, потом колол дрова, потом просто сидел, уставившись в стену.
Шорох.
Он вздрогнул, прислушался.
Снова. Где-то за стеной. Легкий, как будто когти царапают дерево.
Он поднялся, прошёл по дому, всё тихо. Вернулся.
Шорох снова, и скрип.
Он вышел на улицу. Стоял, глядя в темноту. Снег шёл крупными хлопьями, и каждый казался слишком тяжёлым. Он достал пачку сигарет. Смотрел на неё. Долго. Потом резко смял, бросил на снег и растоптал ногой.
В этот момент что-то мелькнуло справа. Быстрое, коричневое.
— Лада? — произнёс он вслух.
Из темноты выскочила собака, вся в снегу, с клочьями шерсти. Прямо к дому. Не остановилась, не замедлилась. Пронеслась мимо него, ударилась плечом о дверь и скрылась внутри.
— Чёрт! — закричал Игорь и бросился за ней.
Он вбежал в дом, скинул сапоги. Тишина. Затем — яростный лай. Из детской.
— Таня! Проснись! — заорал он.
Татьяна поднялась, как во сне. Глаза затуманены, движения замедленные.
— Что… что происходит?
— Лада. Она в детской.
— Что?!
Они влетели в комнату вместе.
То, что они увидели, осталось навсегда в их памяти.
Кровать Димы перекошена. Одеяло свалено, простынь содрана. Лада стояла на четырёх лапах, вся дрожала. Грудь ходила ходуном. Из пасти торчал хвост.
Длинный, серый, отвратительный хвост.
Она встряхнула головой, и крыса выпала на пол. Не огромная, а гигантская.
Татьяна закричала.
— Господи… Господи, защити…
Лада подошла к ребёнку, принюхалась, облизала нос и легла рядом, повернув голову к двери.
Игорь подошёл медленно, как в кошмарном сне. Поднял тушу грызуна и поднёс к свету. Она была размером с большую кошку. Шерсть липкая, зубы жёлтые.
— Она всё это время… — прошептала Татьяна. — Защищала его?
Игорь кивнул. Он не мог говорить.
Татьяна опустилась на колени перед Ладой, крепко взяла её за шею и прижалась лбом к морде собаки.
— Прости. Прости меня. Прости нас. Если бы не ты…
Слёзы текли по щекам. Лада вздохнула и положила голову на пол. Спокойно. Как будто знала, что всё позади.
— Это твоя бабушка… — прошептала Татьяна. — Она через неё… Это она нас спасла. С небес.
Игорь вышел на улицу. Стоял там долго, держа в руке труп крысы. Потом бросил его в снег и закопал сапогами. Вернулся в дом. Сел рядом с женой, положил руку на Ладу.
— Спасибо, — сказал он. — Прости нас, глупых.
Комната была тиха. Только Дима мирно посапывал. Снег за окном медленно утихал.
Лада лежала на полу, тихая и спокойная. Пасть закрыта, дыхание ровное. В её глазах не было злости, не было напряжения — только усталость и бесконечная, молчаливая преданность.
Татьяна медленно опустилась перед ней на колени. Гладила по загривку, по морде, по шершавым ушам. Пальцы дрожали. Лицо было бледным, губы — сжаты.
— Прости… — прошептала она. — Если бы не ты… Димы могло бы не быть. А я… А мы…
Лада не шевелилась, только смотрела снизу вверх с почти человеческой печалью и благородством. Она словно говорила: «Я всё понимаю. Всё прощаю».
Игорь стоял у стены, вжавшись плечом в обои. В руках — одеяло, под которым лежал уже убитый зверь. Он не мог на него смотреть. Не мог — и всё.
Он прошёл вон из комнаты, спустился вниз. Там, на заднем дворе, выкопал лопатой яму в мерзлой земле. Работал молча, тяжело дыша, в промокших сапогах. Бросил крысу в яму. Быстро закопал. Размазал снег ботинком, будто стирая следы.
Потом вернулся. На Ладу он не смотрел.
Следующее утро началось с молчания. Дима был спокоен, даже улыбался во сне. Лада дремала в углу, как будто никогда и не покидала их дом.
На кухне пахло манной кашей. Татьяна стояла у плиты, в длинном халате, с зачесанными волосами. Впервые за долгое время — без тени в глазах.
— Я хочу, чтобы она осталась, — сказала она, не поворачиваясь.
Игорь молчал, сидя за столом. Лада подошла и положила голову ему на колени.
Он машинально погладил её.
— Не то слово, — тихо сказал он. — Теперь она у нас… как бабушка. Или как ангел.
С того дня всё изменилось. Дом будто ожил. Тишина перестала быть гнетущей. В окна чаще заглядывало солнце. Дима рос, Лада росла вместе с ним — не телом, а местом в их сердцах.
Однажды к ним забежали трое подростков из соседнего хутора. Кричали, бегали по двору, стучали в окна — дразнились. Игорь был в сарае. Татьяна — в доме. Лада — на крыльце.
Через секунду она уже стояла перед мальчишками, не лая, не рыча. Просто смотрела. Тихо. В упор. Так, что те развернулись и убежали без единого слова. Больше никто не приходил без спроса.
Через месяц в деревне распускались первые побеги. Воздух стал мягче, вечер — длиннее. Игорь курить больше не пробовал. Не тянуло. Как отрезало.
— Я как подумаю, — сказал он как-то вечером, сидя у печки, — что мог не пустить её тогда… Или, наоборот, выгнать и не вернуться вовремя… — Он замолчал. — Я ведь… я реально чуть не сломал всё.
Татьяна положила ладонь ему на плечо.
— Зато теперь мы знаем, кто мы друг для друга. И для неё.
Прошло почти два года. Весна снова пришла в их маленький деревенский мир. А с ней — и новая глава.
На крыльце висела пелёнка. В доме — снова пахло грудным молоком и сухой ромашкой. Татьяна лежала на кровати, бледная, но счастливая. Рядом — новорождённая дочка, с тёмными ресничками и крепким розовым кулачком.
Дима бегал по двору, на ногах — старенькие валенки. Лада — рядом, не отходит.
У ворот остановилась машина. Из неё вышли Игорь и бабушка Валя — теперь ещё бодрее, чем прежде. Они вместе несли переноску и свёртки.
Татьяна выглянула в окно и не сдержала смеха.
Перед крыльцом, по снегу, была расстелена старая ковровая дорожка — красная, по всей длине. И в самом конце — стояли Игорь, Дима и Лада. Как на празднике.
— Ну ты и шутник, Игорь, — улыбнулась Татьяна.
Он подошёл к ней, взял её на руки.
— Я же обещал. Вторая — принцесса. Для неё — ковры.
Он прошёл с ней по ковру, медленно, торжественно, словно это был бал. Лада шла рядом, словно понимая значимость момента…
