Когда именно эта пушистая бродяжка объявилась во дворе, никто из жильцов точно не вспомнил. Жила она тихо, незаметно, словно тень — красивая, хоть и грязная, измождённая кошка. Помнили лишь, что появилась она весной.
Какая-то девушка иногда её подкармливала, по мере сил заботилась: в холод открывала дверь в подвал, если замок не стоял, клала старые вещи в качестве подстилки, однажды даже зелёнкой лапку ей смазала, когда увидела рану.
Вот так кошка и существовала — молчаливая, осторожная, почти невидимая…
Однажды она увидела, как та самая девушка, в белом платье и с цветами в волосах, вышла из подъезда на руках у нарядного мужчины. Вокруг были люди, смех, аплодисменты. Все погрузились в украшенные лентами машины и уехали. С тех пор доброй девушки больше не было видно.
Кошка осталась одна. От голода начала выбираться ночью к мусорке — в тёмное время суток там было спокойнее, и можно было урвать что-нибудь съестное, пока бездомные собаки не вернулись.
Главное — не попасться этим злобным псам. Так она и выживала… До тех пор, пока не ударили особенно свирепые морозы, а новый дворник не выставил её из подвала, начав регулярно закрывать вход замком.
Куда деваться? Промерзшая насквозь, она попыталась пробраться в подъезд. Но и тут её не ждали: одни просто выгоняли, другие — пинками, с криками, никто не хотел впускать замерзающее животное.
Отчаявшись, кошка однажды вечером вползла в подъезд крайнего пятиэтажного дома. Сил уже не было ни бояться, ни надеяться. Ей было всё равно — только бы не замёрзнуть насмерть этой ночью.
Первой её заметила Елизавета Степановна, известная всем как тётя Лиза, живущая на втором этаже. Женщина вышла проверить почтовый ящик — ожидала платёжку за квартиру. Была она строгая, но справедливая, и во дворе её уважали. В любом споре могла рубануть правду без обиняков, за что местное ЖКХ её побаивалось.
Кошка, пробравшаяся в подъезд с кем-то из жильцов, прижалась в угол лестничной площадки у батареи, еле дышала. Шерсть обледенела, из глаз смотрела мольба и усталость.
— Вижу тебя, не прячься. Чего в подъезд занесло? Замёрзла, голодная, да? — проворчала тётя Лиза.
Животное виновато подняло взгляд, еле перебирая застывшими лапками, под которыми таял лёд.
— Ну что с тобой делать… Подожди…
Она знала, что такое голод. Её ноги, измотанные блокадой, еле шевелились, но она дошла до квартиры, вернулась с миской, водой и старым шерстяным жилетом, почти изъеденным молью.
— На, поешь. Бедовая ты, не бойся, не отниму, — вздыхала она, глядя, как кошка, давясь, поглощала гречку с печёнкой.
Постелив жилет, она ушла, так и не вспомнив о платёжке…
Кошка, впервые наевшись досыта, решила, что это и есть её дом, а строгая, но добрая женщина — её хозяйка.
Чтобы не быть выгнанной, как прежде, она вела себя тихо, аккуратно, как когда-то в прошлой жизни, когда была домашней. Тётя Лиза дала ей имя — Маша.
Но не всем жильцам понравилась такая соседка. С третьего этажа спустились Пастуховы. Эдуард Альбертович остановился возле тёти Лизы и с неодобрением посмотрел на кошку.
— Что это за зверинец у нас тут?
Жена его, закутанная в роскошную шубу, демонстративно зажала нос.
— Эдик, от этой кошки воняет!
— Вон её отсюда! — распорядился он.
Тётя Лиза выпрямилась:
— С чего бы это? Она никому не мешает. Никуда не пойдёт — останется здесь.
— Так, вызываю сейчас участкового, СЭС, пусть её заберут и вас оштрафуют. Это общественное место!
— Отлично. А я — в ОБХСС. Пусть разберутся, как простой заведующий складом каждый день домой таскает дефицит и живёт, как барин. Соседи подтвердят. Только тронь кошку — и сам пожалеешь.
После этого кошку оставили в покое. Даже их ризеншнауцер Гога, обычно грозный, проходил мимо неё, будто не замечая.
Спустя пару недель к ней привыкли. Но тётя Лиза знала: для Маши это небезопасно. Хоть кошка и подходила только к ней, но оставалась бездомной.
Женщина подумывала забрать её домой, но Маша сторонилась квартир, словно боялась. Видимо, что-то ужасное с ней произошло.
Тётя Лиза не торопила, надеялась, что Маша сама однажды осмелится войти.
И действительно, каждый раз, как хозяйка закрывала дверь, кошка кралась следом, прислушиваясь, не уходила далеко…
В феврале, в разгар вьюг, Елизавета Степановна проснулась в ужасе — не могла дышать. Боль пронзала тело, даже крикнуть не было сил. Всё вокруг — словно в тумане…
Соседей разбудили отчаянные вопли Маши. Она изо всех сил царапала дверь, рвала её дермантин когтями.
Люди выбежали, начали стучать, но в ответ — тишина. Тогда спустилась Нина Силантьевна с третьего этажа:
— У меня ключ. Мы с Лизой договорились…
Открыли. Вызвали скорую. Маша не отходила — сидела под кроватью, жалобно мяукала.
Родных у Елизаветы Степановны не было. Всех унесла блокада. Она осталась одна…
Но соседи навещали её в больнице, передавали гостинцы. А она каждый раз говорила:
— Машеньку мою берегите. Кормите, пустите обратно. Она же мне жизнь спасла…
Через три недели, мартовским утром, тётя Лиза вернулась. Маша уже ждала у двери, как будто знала…
Женщина протянула руки:
— Пойдём домой, Маша.
И они вошли вместе. Вечером тётя Лиза взяла её на руки, впервые. Кошка замурчала, прижалась к хозяйке.
— Ничего, Машенька… Мы ещё поживём.
