Маша мчалась, почти летела, как будто от скорости зависела чья-то жизнь. Она перепрыгивала с тропинки на траву, вязла в земле узкими каблуками, но всё равно упрямо продолжала путь. В какой-то момент туфли и вовсе слетели, босыми ногами она едва не рухнула, но удержалась. В ступню впился острый камень — Маша лишь поморщилась, но крик сдержала. Крепче прижав к себе свою драгоценную ношу, снова рванула вперёд, игнорируя грязь и изумлённые взгляды прохожих. Сейчас ей было не до них. В голове крутилась одна мысль: «Только бы успеть…»
Так она и ворвалась — босая, с взлохмаченными волосами — в ветеринарную клинику. Проскочила по длинному коридору, напугав и без того взволнованных клиентов. И вдруг остановилась. Будто сдутый мяч, осела у стены и тихо зарыдала. Сначала беззвучно, едва заметно по подрагивающим плечам. А через минуту — навзрыд, в голос. Когда к ней бросился персонал, она только взглянула стеклянным взглядом и прошептала:
— Не успела…
Её дрожащие руки крепко держали свёрток, завернутый в её пиджак. Когда кто-то осторожно взял его у неё, Маша даже не сопротивлялась. Взамен в её ладонь вложили стакан воды с запахом валерьянки. Она и не заметила, как один из врачей, получив «пакет» от Маши, бросился в кабинет, громко скомандовав что-то и тут же исчезнув за дверью. Маше было всё равно. Она сидела с пустым взглядом, а зубы мелко стучали о край стакана, как молоток по кирпичу…
Тем же инструментом — старой отвёрткой — дядя Ваня, бывший дворник, прибежавший на Машкин крик, выковыривал кирпичи из закладной стены подвала. Он бил по бетонным швам, искал хоть какую-то слабину в запечатанных оконных проёмах, которые недавно замуровали. А потом этой же отвёрткой с размаху швырнул в женщин из новой управляющей компании, налетевших, как вороньё, на Машу и котов.
Эти тётки с самого начала невзлюбили и подвал с животными, и Машу — сироту, подкармливающую беспризорных хвостатых. Сначала они выгнали дядю Ваню, старого дворника, проработавшего во дворе с тех пор, как тополя были ростом с веники. Потом уничтожили все цветы в подъездах — «мусор», мол. А дальше — добрались до Машки и её питомцев. Еду разбрасывали ногами, воду проливали, на Машу кричали, обещая отравить всех её котов. И девушку, если бы могли.
Но Маша держалась. Она продолжала приносить корм и воду. Не слушала угроз. Вытирала грязь, ставила миски, гладила, тискала своих пушистиков, говорила им ласковые слова. И мечтала: подзаработать, купить крошечную квартиру или домик на краю города и жить там счастливо со своими котами. Старая хозяйка квартиры, Никифоровна, вечно ворчала, но даже она время от времени передавала Маше «подвальные гостинцы». А Маша принимала их с благодарностью и несла своим хвостатым друзьям — добрым, верным, бессловесным.
Это было до того дня, когда она не пришла с работы и увидела: окна подвала заложены, миски исчезли, а на их месте — пакетик с отравой. Той самой, что убила Мяурочку — зелёную глазастую кошачью королеву. И Тишку с Яшкой, двух чёрных братишек. И полосатого Василия, и рыжую Маньку, и теперь — возможно — Барсика, её одноглазого бойца.
Его Машка и понесла босиком по городу, завернув в свой пиджак. Единственного, кто ещё подавал признаки жизни, когда соседи выломали кирпичи и сорвали замок с двери. Она не испугалась темноты, бросилась в подвал, и вышла оттуда с глазами, полными ужаса, держа на руках последнего живого кота.
Но и его спасти не смогла. Хоть и несла, падала, бежала без обуви, не щадя себя. Теперь сидела в клинике, уже не помня, который час. Тряслась, как осиновый лист, раз за разом вытирая слёзы. Врач что-то говорил о капельницах, о спасении, размахивал бумагами — но разве Маше нужны капельницы? А Барсику, у которого сердце остановилось на её руках?
Но врач не сдавался. И когда понял, что словами не достучаться, поднял Машу, прижавшую к себе пустой стакан, и понёс в кабинет. И там…
В боксе под стеклом, с капельницей в лапе — Барсик. Единственный глаз закрыт, усы поникли, но грудь вздымалась — слабо, но ровно. Жив. Вдох — выдох. Машка потёрла глаза, ущипнула себя, не веря. И, спрыгнув с рук врача, разрыдалась громче прежнего, шепча:
— Успела… Хоть одного… Последнего…
Сердце её, израненное, но ещё живое, билось, вибрировало в такт приборам, следившим за дыханием Барсика. И верило — в него, в этого одноглазого бойца, который будет потом бегать по дому за фантиками, играя с её сыном, Машкиным и докторским. И в самого доктора — доброго, светлого, настоящего.
И в дом, старую пятиэтажку, где снова расцветут цветы на подоконниках, и где у подвальных окон вновь замелькают жёлтые и зелёные глазки, наблюдающие за тем, как дядя Ваня аккуратно подставляет свежие миски с едой и водой.
А тех управляек больше нет. И не будет. Потому что терпение у людей, хоть и долгое, но не бесконечное. Достаточно одной метлы, одной искры…
Только жалко, что всегда тянут до последнего. Так — до последнего вздоха…
