Она даже не заплакала. То ли из упрямства, то ли из внутреннего протеста. Врач, глядя на неё с жалостью и пониманием, будто ждал эмоциональной реакции — слёз, истерики, может, обморока. Но Маша лишь сжала губы и холодно произнесла:
— Спасибо.
Слова прозвучали неуместно и странно. Врач растерялся, не зная, как реагировать. За что благодарность? За приговор, замаскированный под диагноз? Что ему сказать в ответ — «пожалуйста»? Он промолчал.
— В больницу я не лягу, — тихо добавила Маша, поднялась и вышла из кабинета.
«Пошла доживать», — мелькнуло у врача, и ему стало стыдно за собственную мысль.
На улице Маша шла быстро, сжимая кулаки. Мысли путались, сердце гулко билось.
«Вот дожили… даже жизнь теперь имеет срок годности! И что я успею за эти месяцы? Да ничего! За сорок лет толком ничего не сделала, а теперь вдруг спохватилась!»
Она пыталась держаться, но злость и обида клубились внутри. Семьи нет — может, и к лучшему: никто плакать не будет. Мама… Ей Маша ничего не скажет. Пусть живёт спокойно, зачем тревожить пожилого человека? Узнает, когда время придёт.
Сейчас нужно самой решить — что дальше. Работать до изнеможения, как раньше, больше не хотелось. Работа ведь всегда была единственным смыслом. «А ради чего?» — впервые спросила она себя. Всё важное всегда откладывалось «на потом». И вот оно, это потом — пришло.
Что делают люди, когда понимают, что конец близко? Наводят порядок, оставляют инструкции? Это, наверное, только богачи из кино. А у неё какие дела? И вдруг осенило: «Жить! Вот что я должна делать. Просто жить. Пока есть время».
Работу к чёрту — она заслужила передышку. Деньги есть, накопила за годы, ведь тратила мало.
Маше было сорок, но казалось, что она прожила не жизнь, а черновик. Всё шло по стандарту — карьера, обязанности, планы. Никаких приключений, никаких настоящих эмоций.
Мужчин она избегала. Не понимала их. Чего они хотят?
Вот, например, Володя — её коллега. Женился на красавице, через три месяца стонал:
— Глупая, как пробка, и ничего не умеет. Где мои мозги были?
Маша только плечами пожимала. С другой стороны — начальник Олег Иванович. В офисе гроза, а дома — подкаблучник. Маленькая жена командует им, а он — только ворчит за её спиной.
— Почему не разведётся? — спрашивала Маша.
— Так у неё папа — хозяин фирмы, — смеялся Володя. — Не дурак терять кресло.
Маша тогда поняла: любви в этих историях нет. Только привычка, расчёт и страх одиночества. «Мужчины — существа с другой планеты», — решила она. Работать с ними можно, жить — никогда. Так работа и стала её домом, семьёй, смыслом.
Мама смирилась: внучков не будет. Но не страдала — гордилась дочерью: самостоятельная, успешная, сильная. Маша навещала её редко, разговаривала коротко — не любила пустых бесед и домашних запахов. Мама говорила соседкам:
— У меня дочь — как с картинки. Современная, уверенная. Всё у неё под контролем.
Когда Маша не приехала к ней в этот месяц, мать не встревожилась. «Наверное, занята». Но вскоре звонок всё изменил.
— Мам, я уволилась. Еду на дачу.
— Как уволилась?! Ты же живёшь этой работой! — растерялась мать.
— А больше не хочу.
— Тебя обидели? Что-то случилось?
— Нет. Просто надоело.
— Машка, ты, конечно, взрослая, но дача — это же дикость. Ты там с папиной смерти не появлялась.
— Люди меняются. Пока, мама.
Связь оборвалась. Мама вздохнула, но тревогу быстро отмела: «Разберётся, как всегда».
Дача встретила Машу тишиной и пылью. Когда-то ухоженный уголок отца теперь зарос сорняками. Дорожки исчезли под травой, сарай облупился. Но воздух здесь был другой — чистый, спокойный. Время будто остановилось.
Она стояла на крыльце, вспоминая детство. Отец, сидящий с сигаретой, шепчет:
— Только маме не говори.
Она смеётся, грозит пальцем. «Папа, тебе нельзя курить, сердце!» — говорила она тогда. А теперь понимала: если бы тогда запретила, может, он жил бы дольше.
Время бежало, как песок. Маша чувствовала, как уходит каждая минута её жизни. И вдруг — звонкий «гав!». Она вздрогнула. На крыльце, где в памяти сидел отец, теперь стоял щенок. Худая, сероватая шкура, глаза — полные доверия.
— Ну и напугал! — выдохнула Маша. — Ты откуда, малыш?
Щенок радостно завилял хвостом, будто нашёл хозяйку.
«Брошенный, небось, — подумала она. — Милым был, пока маленький, а вырос — и стал ненужным».
Она присела, протянула руку, и пес ткнулся носом в ладонь. И вдруг впервые за долгое время Маша улыбнулась. Совсем чуть-чуть.
— Ладно, пошли. Только знай — хозяйку ты себе выбрал странную, — сказала Маша, глядя на щенка с усмешкой.
Но тот с ней не соглашался. Для него она была не просто лучшей — единственной. Он уже успел обойти десятки дворов, пережил и пинки, и крики, и холод, но именно эта женщина не выгнала его. Она — его человек.
Дом, в котором Маша теперь жила, когда-то построил её отец. Надёжный, утеплённый, с водопроводом и печкой — для жизни, а не для вида. И сегодня Маша особенно благодарила отца мысленно: без воды ей бы с этим найденышем не справиться. Щенок был грязен, как будто нарочно собрал на себя всю пыль мира. Она мыла его с мылом, оттирала лапы и живот, а он стоически терпел, лишь изредка поскуливая.
Когда всё закончилось, перед ней стояло чудо. Серый, пушистый, мягкий, словно тучка перед дождём.
— Дымок, — решила она. — Пусть будет Дымок. Немного по-кошачьи, но тебе идёт.
Пёс согласно махнул хвостом — имя принял.
Именно он принес жизнь в её дом и в её осень. Без него, может, Маша так и осталась бы в четырёх стенах, поддаваясь боли и страху, глотая таблетки и считая дни. Но с Дымком грустить было невозможно. Он не позволял ей лежать и жалеть себя — требовал внимания, прогулок, движения. Он жил — по-настоящему, шумно, радостно — и словно заставлял её делать то же самое.
Каждый день они ходили в лес, на луг, по саду. Дымок приносил палки, бегал кругами, ложился к её ногам и глядел на неё так, будто понимал всё. И однажды именно он познакомил Машу с Сергеем.
В тот осенний день калитка соседнего участка оказалась приоткрыта. Любопытный Дымок, не долго думая, сунул туда нос и бесстрашно вломился внутрь.
— Дым, ко мне! — воскликнула Маша, заходя следом.
Но вместо провинившегося щенка на крыльце появился мужчина — плотный, в очках, с приветливой улыбкой.
— Здравствуйте, — сказал он. — Похоже, ваш пёс решил расширить круг знакомств. Заходите, не стойте у ворот.
Маша хотела вежливо отказать, но эта улыбка… была такая теплая, человеческая. Она вдруг почувствовала, что давно не видела ничего подобного.
— Маша, — представилась она.
— Сергей, — ответил он. — Я тут один живу, работаю удалённо. Только тишина иногда слишком давит.
Так началась их дружба.
Сергей оказался программистом, спокойным и добродушным. Маша не рассказала ему правду — сказала, что взяла отпуск, чтобы подумать о жизни. Не могла же она признаться, что приехала доживать последние месяцы. Не хотелось вызывать жалость — а хуже этого она не знала ничего.
Они стали видеться каждый день. Порой гуляли вместе, иногда сидели у него на веранде с чаем. Дымок их отношения только поощрял — виляя хвостом и радостно забегая вперёд. Он обожал Сергея и, кажется, понимал, что хозяин Машиного сердца теперь не один.
— Эх, Дым Дымыч, — говорила Маша, гладя пса. — Молод ты, балбес, жизнь у тебя впереди. А мне привязываться нельзя — времени мало. Хотя… может, он тебя приютит, когда мне уходить придётся.
Дымок, конечно, не понимал слов, но чувствовал запах болезни. Только не знал, что это значит. А Маша знала. Боль накатывала всё чаще, таблетки переставали помогать.
Однажды она решила поговорить с Сергеем — сказать всё прямо.
Они сидели на кухне, пили кофе. Воздух был натянут, как струна.
— Серёжа, мне нужно кое-что попросить, — начала Маша, стараясь не дрожать. — Если вдруг… ну, через пару месяцев… возьмёшь Дымка к себе?
— Почему ты не сможешь о нём заботиться? — насторожился он. — Он же тебя обожает.
— Потому что… потому что я умираю, Серёжа. У меня опухоль. Времени почти нет.
Он снял очки, растерянно глядя на неё:
— Почему ты молчала?
— Не хотела, чтобы жалел.
— Я бы не жалел! Берёг бы тебя!
— Вот именно этого и не хотела, — слабо улыбнулась она.
— Поздно! — вдруг твёрдо сказал он. — Я уже привязался. И если позволишь, сам решу, кого мне любить.
Эти слова пробили броню, за которой Маша пряталась всю жизнь. Ей стало так легко, словно сбросила с плеч огромный камень. Она впервые за много лет почувствовала, что может просто быть женщиной — любимой и живой.
— Спасибо, Серёжка, — тихо сказала она, обнимая его. — И тебе, Дым Дымыч, спасибо, мой сводник ненаглядный.
О болезни они больше не говорили. Жили, как могли: иногда с болью, иногда с радостью. Маша смеялась, гуляла, училась радоваться простым вещам. Прошел год. Она ушла во сне — спокойно, будто просто задремала.
Сергей и Дымок остались вдвоём. Двое мужчин, которых объединяла любовь и утрата. Им было легче вместе.
На похоронах Сергей познакомился с Машиной матерью. Женщина плакала, слушая его рассказы, и тихо спросила:
— Может, собаку мне оставить? Память о дочке…
— Нет, — покачал он головой. — Я обещал Маше, что мы с Дымком будем вместе. Всегда.
— Почему же она мне ничего не сказала? — прошептала мать.
— Потому что не хотела, чтобы вы страдали. Она просто хотела жить, — ответил Сергей.
— У неё получилось? — спросила она.
— Да, — сказал он.
Он взял поводок, и они с Дымком пошли прочь по дорожке, залитой солнцем. Машина мама смотрела им вслед и думала: «Хорошо, что в конце у неё были они. Пусть недолго — зато по-настоящему».
И действительно — в последние месяцы своей жизни Маша прожила не конец, а целую новую жизнь.
