Кот растянулся на старой, пропитанной маслом телогрейке, небрежно брошенной на лавку, и, прищурив свой единственный глаз, внимательно следил за тем, как Николай уверенно управляется с очередной раскалённой заготовкой.
Вытащив металл из горна клещами, кузнец по оттенку жара сразу понял — пора. Он уложил заготовку на наковальню и несколькими точными, выверенными ударами молота начал придавать ей нужную форму. Движения были отточены до автоматизма, в каждом чувствовалась сила и опыт.
Закончив, Николай так же, как и кот, осмотрел результат одним глазом, удовлетворённо хмыкнул и опустил металл в чан с водой. Вода коротко вздохнула, забурлила, а кузницу наполнил лёгкий пар с резким, узнаваемым запахом горячего железа.
— Ну что, Нельсон, на сегодня, думаю, достаточно?
Николай посмотрел на кота. Тот спрыгнул на бетонный пол, сладко потянулся, разминая затёкшие мышцы, — знак был ясен: «Хватит, Коля, пора заканчивать».
Николай методично проверил инструмент, аккуратно разложил всё на верстаке, снял с крепкого обнажённого торса кожаный фартук, накинул рубаху. Замёл пол, привёл в порядок горн, огляделся — всё как положено.
Он сел на лавку, и Нельсон тут же устроился рядом. Николай взял с верстака старый, аккуратно заштопанный кисет с едва различимой вышивкой «Дорогому бойцу», набил трубку табаком и закурил с видимым наслаждением.
Это был их вечерний обряд. Они ждали его с самого утра. Когда всё запланированное сделано, тело приятно ноет, предвкушая отдых, а внутри разливается спокойное удовлетворение от тяжёлой, но нужной людям работы. Нельсон полностью разделял это состояние, отвечая громким, ровным мурлыканьем.
Эти двое удивительно походили друг на друга. Оба крепкие, сильные, в самом расцвете сил. На телах — следы от искр и горячего металла, а мир они видели каждый лишь одним глазом. У Нельсона он был жёлтым, с узкой вертикальной щелью зрачка, у Николая — светло-голубым, будто выгоревшим от постоянного сияния раскалённого железа.
Николай лишился глаза на фронте, в последние месяцы Великой войны, после тяжёлого осколочного ранения. Нельсон же пострадал из-за неуёмного котячьего любопытства: ещё малышом он поймал глазом раскалённую окалину в той же кузнице — так и появился его грозный морской клич.
Эти несколько минут тишины и покоя делали их ближе. Они молча сидели рядом, каждый думая о своём, просто чувствуя присутствие другого и ничего не требуя взамен. Эти мгновения были дороги им обоим. Просто хорошо — и всё.
— Опять на ферму? — Николай выбил трубку, убрал её в кисет и поднялся. — Ну, пошли.
Кот нехотя поднялся, потянулся и направился к выходу. Николай запер кузницу на висячий замок и пошёл по дороге к дому. Нельсон шагал впереди, высоко подняв хвост, так же неспешно и уверенно.
На развилке кот оглянулся, мяукнул, словно прощаясь до утра, и свернул к ферме. Там всегда хватало мышей, доярки угощали молоком, а утром — снова тёплая, родная кузница.
Николай зашёл во двор, направился к бочке с водой, снял рубаху и с удовольствием умыл лицо, руки и плечи. Вытерся полотенцем, висевшим на плетне, и снова надел рубаху.
— Опять всю грязь развёл! Всё залил, не пройти! — визгливо встретила его жена, полнотелая Валентина. — Сколько раз говорила: мойся в своей кузне, вместе с Нельсоном! Два сапога — пара! Вот уж наградил Бог муженьком!
Николай поморщился — хорошее настроение испарилось. Казалось бы, не лезь под ноги, пройди стороной, и всё. Но нет, надо уколоть.
— Что, сосед, опять твоей Валентине шлея под хвост попала? — хмыкнул из-за плетня дед Егор.
— Без этого она не может, — мрачно отозвался Николай. — Пока не допечёт — не успокоится.
— Ты бы поучил её. Разок-другой под микитки, глядишь — и зауважает.
— Да ты что! — усмехнулся Николай. — Нельзя. Женщина всё-таки… Пришибу ещё.
Он взял тяпку и ушёл в огород окучивать картошку.
«И чего ей не живётся спокойно? После войны было куда тяжелее — и ничего, жили в мире, на зависть другим. Сейчас хозяйство ладится, корова даёт молоко, поросята растут, а в доме — разлад…»
Совсем юной провожала Валентина Николая на фронт, дождалась, встретила, слезами раны омывала. Потом свадьба, общая работа, годы труда плечом к плечу. Детей Бог не дал, и это было общей болью, но жили, поддерживая друг друга.
А потом, в середине пятидесятых, Валентину отправили на курсы в город — и с тех пор всё покатилось. Начались упрёки, насмешки, сравнения с «образованными». Он, мол, груб, неотёсан, пахнет железом, а не одеколоном. Потом и вовсе стала звать его контуженным, кривым.
— Вон Алексей Иваныч ни дня на фронте не был, а главный бухгалтер! А ты с орденами так и останешься вахлаком!
Что тут скажешь? Награды — не образование, их дают за такое, о чём лучше бы и не вспоминать.
Решив подражать городским, Валентина привезла породистую собачонку. Только выросла из неё не гордость, а мелкая, злая дворняжка — избалованная, визгливая, спящая на подушках. Валентина души в ней не чаяла.
На следующий день Николай работал так яростно, что даже ко всему привычный Нельсон вздрагивал от грохота молота и снопов искр. К вечеру всё улеглось. Посидели, покурили, Николай рассеянно погладил кота — тот ответил лаской.
— Пойдём ко мне, бродяга, — сказал Николай. — Молочка найдётся.
Дверь открыла Валентина в китайском халате с драконами. Увидев кота, она вспыхнула:
— Ты с ума сошёл?! Мало мне на тебя смотреть, ещё и кота притащил!
Собачонка вылетела на крик и с визгом кинулась на кота. Нельсон спокойно, без замаха, дал лапой — и та, завывая, скрылась.
Валентина замерла, а Нельсон, взглянув на Николая с немым упрёком, ушёл со двора.
«Прав он, — понял Николай. — Делать тут нечего».
Он хлопнул дверью, выбил калитку и пошёл вслед за котом. На душе стало легко.
Наутро он работал без передышки. К обеду присел отдохнуть, руки дрожали. Нельсон мурлыкал:
— Ничего, Николай, всё правильно сделал.
В кузницу вошла Валентина. Молча накрыла стол.
— Иди обедать, Коля.
Он не ответил. Тогда она подошла, присела рядом, заплакала:
— Прости… Ты мне нужен… Такой, как есть…
— Ладно, будет, — тихо сказал Николай. — Давай обедать. И Нельсону молочка плесни.
— Вот это разговор! — одобрил Нельсон, выгибая спину и широко зевая.
