Женщина рухнула на колени перед высоким мужчиной в белом халате, судорожно хватаясь за его одежду, и сквозь рыдания умоляла:
— Андрей Витальевич, прошу вас! Ради всего святого, спасите моего ребёнка!
За старыми облупленными дверями, в пропахшем лекарствами приёмном отделении сельской больницы, между шумящих аппаратов медленно угасал её сын.
— Вы должны понять… я не могу. Просто не могу! — врач терялся и отступал назад. — Я два года не стоял у операционного стола. Рука… условия… я не справлюсь!
— Прошу вас! Заклинаю! — женщина не ослабляла хватки, продолжая тащить его вперёд. Ей казалось: если он откажется, всё кончено. Ещё шаг, ещё два. Белая дверь. И — её Мишенька. Бледный, словно фарфоровый. Лёгкие рвутся на хрип, лицо скрыто кислородной маской, под повязкой выступает густая тёмная кровь. Монитор выдаёт неровную зелёную линию, дрожащую в такт обрывистым вдохам.
Не довезут до города. До ближайшей крупной клиники — сотня километров. Вертолёт не поднять — метёт такой буран, что шагу не сделать. Давление падает. Сердце бьётся едва слышно. Фельдшеры отводят глаза.
— Ковалевский! — пожилая медсестра хватает врача за руку. — Андрей Витальевич, прошу!
Она вытаскивает из кармана старую газету: на фотографии он сам — подтянутый, уверенный, окружённый улыбающимися детьми. Строчки расплываются от её слёз: авария. Травма руки. Неудачная операция… Но ведь он — лучшая голова в нейрохирургии. Настоящий талант. Пусть даже и в их маленькой глуши. Господи, только бы согласился…
— Я не могу брать на себя такую ответственность! — голос его срывается. — Последняя операция… кисть… я подвёл пациента! Я больше не могу оперировать!
Тем временем мальчик на каталке почти прозрачный. Кровь темнеет. Люди замерли в дверях. Мать рыдает. И время, неумолимое, давит на всех. И вдруг — собака.
— Собака? — кто-то удивлённо произносит. — Откуда тут собака?
Но в ответ — только надрывный, дрожащий скулёж. Большой чёрный лабрадор рвёт поводок, скребёт когтями пол, пытаясь пробиться к мальчику. Его удерживают, но он всё равно тянется вперёд, не сводя глаз с хозяина. Скулёж переходит в сиплый хрип, но он не сдаётся.
— Это Верный… Мишкин, — всхлипывает женщина.
И вдруг, будто что-то оборвалось, врач произносит:
— Готовьте операционную.
Он на секунду закрывает глаза — и перед ним всплывает другой пёс. Найда. Его детство. Отец ещё жив. Андрюша — семиклассник. Новый год. Машина в кювете. Разбитое стекло, снег, крики. Врач, которому «не хватает опыта». И могила. И Найда, которая шесть дней не ела, просто сидела у холма, пока сердце не остановилось. Она ушла за хозяином.
«Я стану нейрохирургом, мам… Я Найде обещал… Самым лучшим!»
Как он мог забыть?..
Операционная светится, словно полдень. Инструменты блестят, словно лёд. Запястье ноет — старое ранение. Он терпит. «Собаку бы завести…» — нелепая мысль вспыхивает в голове. Пальцы деревянные, но работают. Сложный случай, тяжёлый. Отёк надо обойти, височную кость собрать фрагмент за фрагментом. Сосуды — аккуратнее, миллиметр решает всё.
Да, до города бы не довезли. Местные ассистенты смотрят, не скрывая восторга. Для них такая операция — почти чудо. Для него — когда-то была обычной рутиной. Почему же он сдался после одной ошибки? Почему ушёл сюда, оборвав связи? Рука ноет. И Найда стоит где-то в углу — он почти видит её тень. Или это Верный… Чёрный лабрадор, который не отходит от мальчика. Верный — в прямом и переносном смысле. Верный, пока тот дышит.
Зажим держать всё тяжелее. Скобы… пальцы сводит. Терпи. Чуть-чуть осталось. Дыши, Мишка. Не сдавайся. Мы тебя не отпустим.
И — время снова играет на их стороне. Кажется, слышен шум вертолёта. Прилетел всё-таки…
— Андрей Витальевич, вас спрашивают, — медсестра заглядывает в кабинет и едва сдерживает счастливую улыбку.
Все улыбаются. Ведь Ковалевский вернулся. По отделению снова слышен звонкий детский смех. Тяжёлых пациентов везут со всей России — никто не сомневается в его руках. «Золотые», говорят родители. А он идёт проверять шестилетнего Макара — рыжего, смешного. Тот зовёт его дядей Андреем. Неделю назад приехал в Москву с экскурсией, свалился со второго этажа — зазевался. Голова в хлам, череп собирали по частям восемь часов. Но мальчик жив. И рука у врача почти не ноет. Будто детский смех её лечит.
Вернулся вовремя. Правильно. Давным-давно надо было, но не хватало только одного — мотива. Судьба напомнила, как умеет. Только собаку он так и не завёл…
— Андрей Витальевич, миленький!
Он только к дверям подошёл — и вот они, как по заказу.
— Здравствуйте, Миша, Наталья… И ты здравствуй, Верный.
Рука сама тянется погладить пса. Мокрый нос тычется в ладонь. Карие глаза — внимательные, умные.
— Что привело? Приехали на обследование?
— Нет-нет, — почти поёт Наталья, — у Мишеньки всё прекрасно! Мы по другому делу!
Только сейчас он замечает её сияющую улыбку. Пальто у неё подозрительно топорщится. Глаза блестят. Он хочет спросить, но неловко. А Верный суетится вокруг, сбивая мысли.
— Вот!
Мишка первый не выдерживает паузы, забирается к маме за пазуху — и протягивает Андрею Витальевичу крошечный чёрный комочек. Смешно лопоухий, поскуливающий, пахнущий молоком.
— Эээ… — врач даже говорить забывает.
— Не ругайтесь только, — тараторит мальчик. — Его Верный нашёл. Мама разрешила оставить. А вчера вас по телевизору показывали — интервью. Так Верный его за шкирку к телевизору притащил, когда голос ваш услышал! Мы с мамой подумали, что…
— Правильно подумали, — Андрей Витальевич улыбается и подмигивает лабрадору. — Назову Стимулом. А по-домашнему — Тимка.
