На огромных просторах нашей страны можно найти несчётное количество поселений, где свой остаток жизни тихо и незаметно проводят одинокие старики и старушки. Они не решаются покидать дома, в которых родились и прожили большую часть своей судьбы, поэтому живут скромно и без жалоб. Часто единственными их спутниками становятся животные: кошки и верные собаки.
Когда-то Заводье было частью мощного и процветающего колхоза. Но времена менялись, страна переживала преобразования, и сельская жизнь постепенно угасала. Молодые устремлялись в города, а те, кто всю жизнь пахал землю, продолжали удерживаться за остатки прошлого и отказывались принимать, что привычный уклад ушёл навсегда.
К началу 2000-х в Заводье оставалось всего двенадцать крепких домашних хозяйств — в них по вечерам ещё теплился огонёк, а по утрам дым из труб поднимался к серому небу.
Анна Васильевна, прозванная за громкий голос и неунывающий характер Шумихой, поднялась рано и как обычно занялась своими делами. Выглянув на улицу, она тяжело вздохнула и проворчала про себя:
«Да что ж за март нынче такой — ни снега настоящего, ни светлой оттепели, лишь непрерывная сырость, чтоб ей жить пусто!»
Накинув на плечи старенький пуховый платок, она шагнула на крыльцо, оглядела блеклое предутреннее пространство и громогласно рявкнула:
— Машка-а-а! Опять по мужикам бегала, бестия. Домой живо! Не сиди под поленницей!
Из-под навеса с дровами метнулась небольшая белая дворняжка и, дико виляя хвостом, пронеслась в дом, едва не зацепив подол хозяйки.
— Стой, чумазая! Дай лапы протру! — отрезала Шумиха и закашлялась.
Её некогда мощный голос всё чаще подводил, отчего старушка недовольно сморщила лицо. Затем, протерев собачьи лапки стареньким полотенцем, она легонько похлопала Машку по крупу и впустила её в дом. Собака немедленно бросилась к миске, а хозяйка пошла ставить чай.
Через дорогу от Шумихи жил Фёдор Никитич. Когда-то он заведовал автопарком колхоза, затем ушёл на пенсию. Его жена давно умерла, сыновья перебрались в город, а он остался. И у него тоже было своё прозвище.
В деревне ведь всё просто: кем бы ты ни был, тебе обязательно дадут кличку — понятную и точную. Так Фёдор Никитич стал Мохнатым — за густые тяжёлые брови, свисавшие над глазами словно ветви плакучей ивы над речной гладью.
Громогласный зов Шумихи поднял его с постели. Кряхтя и охая не от слабости, а скорее для ускорения процесса подъёма, он босиком дошёл до ведра с холодной водой и, зачерпнув ковш, с удовольствием выпил ледяной глоток. Затем посмотрел на свернувшегося клубком у шкафа Бурана и подмигнул:
— Ну что, опять вокруг Машки хвостом крутился? Ох и кастрирую я тебя как-нибудь. Вся деревня пустая, а ты у нас демографию поднимаешь.
Коричневый псина лениво зевнул и с осуждением посмотрел на хозяина.
— Эх, гляди ты на него… — буркнул Никитич. — Нашёлся тут герой местного значения.
Постепенно деревня оживала. В отдалённой избе Мартынихи вспыхнул свет, в доме Валерьяныча хлопнула дверь, а из-за изгороди донёсся надсадный кашель Лёшки по прозвищу Сглаз.
Затянувшийся ночной дождь стал сходить на нет. Завершив свои мелкие хлопоты, местные жители направлялись к дому Светланы Николаевны — прежде фельдшера.
Для чиновников она была «бывшая», но для деревни — единственная действующая медичка. Старики жили почти коммуной: раз в неделю собирались у неё, обсуждали жизненные вопросы и делились тяготами старости.
Устроившись каждый на своём постоянном месте, все двенадцать жителей Заводья завели неторопливый разговор.
— В этом году март водой щедрит, как бы река Снежка не вышла из берегов, — озабоченно сказал Валентин Сергеевич.
Он был бывшим военным, двадцать лет назад переселился в Заводье, купив дом у наследников покойной Василисы.
— Если Снежку прорвёт, беда может случиться. Надо заранее думать, — согласился Лёшка-Сглаз.
— Фёдор Никитич, лодка ваша в порядке? — поинтересовалась Светлана Николаевна у Мохнатого.
— Да как же… С Митричем её осенью вытащили, просушили, проконопатили, накрыли. Проверить не мешает, конечно, но думаю — всё на ходу, пассажиров принять готова! — подмигнув Шумихе, отчитался дед.
Наводнения в Заводье были редкостью. Река Снежка обычно обходила деревню стороной, даже во время сильного половодья заливала лишь дальние огороды. Но старожилы понимали: единственная лодка Никитича может оказаться единственным спасением.
Разговор завершили традиционным чаепитием, и все разошлись по домам…
Во второй апрельской неделе вода действительно поднялась. Но достала лишь до мягких спусков возле берега и границ огородов. К обеду Шумиха собралась навестить Валерьяныча — старик хворал, и сельчане посещали его по очереди.
Стоило ей выйти за калитку, как Машка едва не сбила её с ног. Собака лаяла странно — не раздражённо, а тревожно, словно звала на помощь. Анна Васильевна знала характер своей любимицы и не стала отмахиваться.
— Чего случилось, ненормальная? — спросила она.
Машка рванула к огороду. Шумиха пошла следом. На открытом участке она услышала чужой лай, подняла взгляд к реке — и замерла от ужаса. В тишине разнеслось её отчаянное:
— Ники-и-итич!!!
В это время Фёдор, ковырявшийся во дворе, распрямился, направился к реке и всё понял.
По течению медленно носило лодку. На борту стоял крупный чёрный пёс и лаял. Гребцов не было, зато можно было заметить фигуру человека, неловко завалившегося на лавку.
— Беги за Митричем, и Лёшку со Светланой зови! — крикнул Мохнатый.
Шумиха стремглав двинулась в деревню. Никитич направился к своей лодке, стоявшей на мели у берега, и следил, как удаляется чужая. Он понимал, что придётся её догонять.
Когда к воде вышел Митрич, лодка уже почти скрылась за изгибом реки. Но старики не теряли надежды. Быстро столкнув лодку Никитича на воду, они вчетвером, взявшись за вёсла, начали преследование.
Когда они вернулись со спасённой лодкой обратно, весь Заводье уже собралось на берегу. Светлана Николаевна держала свою аптечку, кто-то приготовил одеяло, и десяток пар глаз напряжённо всматривались в приближающиеся суда.
— Вот и принимай пострадавших, Николавна, — тяжело дыша, проговорил Митрич.
Чёрный пес выпрыгнул на берег и с жалобным поскуливанием метался между людьми. Проверив состояние человека на лавке лодки, Светлана Николаевна определила потерю сознания и распорядилась нести его к себе. Кто-то уже подогнал тележку, и этот самодельный «медсанбат» покатили к её дому.
Но помощь потребовалась не одному. В лодке, в корзине, лежала беременная кошка, тяжело дыша и не в силах родить. Корзину подхватил Лёшка-Сглаз и пошёл туда же, куда домчали больного.
Во дворе Светланы Николаевны тихо переминались жители деревни, а внутри дома фельдшерица вместе с Мартынихой хлопотали над живыми существами.
— Да это ж Петрович из Малой Вихры! С чего он в лодке-то попёрся к городу? — недоумевал Митрич.
— Похоже, за кошкой плыл. Может, помочь хотел, — предположил Лёшка рассудительно.
Спустя пару часов в Заводье прибыли врачи, вызванные Светланой Николаевной. Очнувшегося Петровича увезли в больницу, а успешно разрешившуюся мамку-кошку и чёрного пса оставили в доме фельдшерицы.
Вечером там же снова собрались поселившиеся жители. Они сидели вместе за большим столом, пили чай с пирожками Мартынихи и возбужденно обсуждали прошедший день.
— Глядишь, наша деревня и оживать начинает, — заметил Никитич.
— Это с чего ты вдруг, старый? — удивлённо спросила Шумиха.
— Да голос у тебя сегодня такой, что весь лес вторил. Давно я такой мощи не слыхивал! — усмехнулся он.
— А я-то уже лет двадцать роды не принимала, — добавила Светлана Николаевна. — А тут сразу четверых — глянь вон, у миски жмутся!
Дом наполнил громкий смех, который вырвался в щели окон, поднялся над крышами и растворился в воздухе вечернего леса. А на крыльце, как два сторожевых поста, лежали черный пес и белая Машка — спокойно и умиротворенно, рядом с людьми, что хоть и постарели телом, но сохранили ясный ум и доброе сердце.
