Бывают женщины особой стати — крепкие, основательные, словно вырубленные из тяжёлого гранита. А уж лицо…
На лицо тёти Клавдии мало кто смел смотреть. Не хватало смелости. Потому что выражение там всегда было одно: холодная злоба, презрительное недовольство и накопленная обида на весь земной шар. Казалось, она вот-вот задёрнет голову к небу и грянет:
— Господи! Ну за что мне этот крест — возиться вот с такими?!
Тётя Клава была продавщицей. Именно так — Продавщицей с большой буквы. По должности и по характеру. Она встречала посетителей, упершись двумя тяжеленными кулаками туда, где давным-давно должна была быть талия, и смотрела на покупателя так пронзительно, что даже смельчаки теряли уверенность, сутулились и уже тихим голосом просили то, что хотели. Тогда она великодушно миловала — и отрезала колбасы.
Если же кто-то осмеливался говорить громко и уверенно, зрители наблюдали целое представление…
Тётя Клава убирала свои кулаки с талии и подкладывала их на прилавок. Лицо моментально становилось насыщенно-бордовым, а глаза — двумя прямыми дулами. Из груди выкатывался рычащий рев, способный перепугать даже лампочки. Очередь вся дружно прижималась к стенам, а мужик…
Мужик мгновенно терял дерзость, начинал сипеть извинениями и был готов покаяться не только за совершённые грехи, но и за те, которые ещё только собирался совершить. И никогда ещё в истории магазина никто не решился перепроверить её взвешивание.
Но больше всего… её раздражал один мальчишка.
Дерзкий такой шкет. Лет десяти. Имел наглость регулярно появляться и, вывалив мелочь на прилавок, просить тоненьким, но настойчивым голосом:
— Тётя Клава, пожалуйста… дайте молочной колбаски.
Тётя Клава моментально начинала переливаться всеми оттенками гнева.
— Опять ты тут! — гремела она так, что дрожали оконные рамы. — Опять ему пятьдесят грамм подавай!
Она обводила взглядом всех присутствующих, словно приглашая свидетелей её мучений. Но люди, умеющие спорить в других обстоятельствах, здесь покорно избегали её взгляда.
— Ишь, барчука нашёл! Им, видите ли, подавай не килограмм, а по пятьдесят грамм!
Но мальчик — удивительное дело — ни капли её не боялся. Он поднимал свои яркие голубые глаза прямо на Клавдию и мягко повторял:
— Очень прошу, тётя Клава. Мне сильно нужно.
И вот — чудо! — Продавщица, уже открывшая рот, чтобы выпустить прямо-таки гневное облако, вдруг замирала, посмотрев в его глаза… и спокойно отрезала желаемый кусочек. Толпа облегчённо вздыхала, и мальчик уходил, прижимая пакет к груди.
В очередной день у тёти Клавы было настроение особенно буйным. Все старались не шуметь. Работницы соседних отделов тоже держались подальше. Клава то и дело раздражённо бросала свёртки покупателям, и…
И снова, совершенно не вовремя, из-за прилавка показалась знакомая вихрастая макушка с небесными глазами.
В наступившей тишине прозвучало:
— Тётя Клава… сегодня у меня нет денег. Но очень надо. Отрежьте, пожалуйста, пятьдесят грамм. Я потом заплачу…
Такая дерзость была неслыханной. Это был удар по священным законам торговли.
Тётя Клава вспыхнула всеми красками и испустила такой рев, что весь магазин пригнулся, а алкаш, пытавшийся спрятать водку в штанах, уронил бутылку и поднял руки, словно сдаваясь.
Стекло разбилось — но никто даже не повернул головы.
— Да сколько можно?! Опять ты?! Нервы мне крошишь?!
И она вскинула свой кулак…
Все зажмурились. Люди схватились за сердца.
Но маленький наглец не дрогнул. Голос остался спокойным — как у того, кто говорит правду.
— Он очень голоден. А у меня нет денег. Мама не дала. Просто забыла.
И мальчишка поднял над собой рыжего котёнка, как солнце.
Котёнок глянул в лицо грозной продавщицы… и не испугался. Мягко вывернулся из рук мальчика, спрыгнул, пробежал по прилавку и ласково потерся головкой о её халат.
Над магазином прошёл стон, как будто народ ждал… удара судьбы.
А Клава…
Клава вдруг побелела, потом напротив — порозовела, и только потом смогла выдавить хрип. Она подняла котёнка к лицу, кот тихо мяукнул и ткнулся мордочкой ей в нос.
— Так значит… — она посмотрела строго. — Все эти дни ты тратить мамкины деньги на этого рыжего обжору? И по пятьдесят грамм каждый раз для него выпрашивал?!
— Ну да, — честно сказал малец. — Но я завтра всё равно принесу деньги обратно!
Тут продавщица из отдела конфет уже не выдержала — разрыдалась, достала купюру и протянула мальчику.
Но Клава взревела:
— Только попробуй дать! Никто ничего не платит!
Женщина убрала купюру.
— Иди сюда, парень, — сказала тётя Клава.
Она отрезала приличный ломтик молочной колбасы. Положила в пакет. Потом сверху — целую огромную палку дорогой копчёной.
— Это тебе и маме от меня.
Очередь застыла, продавщица уронила деньги. Алкаш спокойно поднялся и, умыкнув свою бутылку, удалился.
— А котёнка ты оставь мне, — сказала Клава. — Мне давно помощник нужен — мышей гонять. Вырастет — толк будет.
Очередь улыбалась, и продавщицы рядом тоже.
Рыжий котёнок мурлыкал и прижимался к Клавдии. Она унесла его на время в служебку, а потом вернулась и строго сказала:
— Ну? Кто там дальше?
Но теперь улыбки не сходили с лиц людей. И тётя Клава…
И она сама теперь отвечала иначе. Иногда — о чудо — на её тяжёлом лице появлялся намёк на мягкую улыбку.
Теперь в магазине живут два кота — рыжий и серый. Голубоглазый мальчик однажды притащил ещё одного. Все продавщицы их балуют, но коты…
Хотите — верьте, хотите — нет — предпочитают именно тётю Клаву и мешают работать именно ей, а та…
Грозно ворчит и бурчит, но гладит их спины.
И очередь…
Очередь улыбается.
Вот такая история — о Продавщице, мальчишке и колбасе.
