Он исполнял свои партии в соборе Святого Петра. Опус Деи. Скромный человек небольшого роста. Немного согбённый из-за маленького горба. Дети, видя его по дороге домой, всегда бежали позади, хихикали, показывали пальцем, но он не реагировал. Он их не слышал. Он слышал музыку. МУЗЫКУ…
Высшие сферы общались с ним. Имели с ним связь через напевы, через тайные мелодии небес. Они звали его, и он… он отвечал им. Он воспринимал их голоса, и возвращаясь домой, садился за маленький стол и писал. Он покрывал нотами строки. Денег у него не было, потому он сам прочерчивал бумагу линиями для нот, и на этих листах оставались символы, ниспосланные ему свыше, но…
Но то, что он слышал от небес, нельзя было исполнять в Опус Деи — там требовали только утверждённые произведения, санкционированные церковным руководством. И лишь во время репетиций он позволял себе увлечься и иногда…
Иногда небесная музыка наполняла своды громадного собора, словно облако света. И рядом никого… Ни одной живой души, способной услышать и понять. Но одновременно никто и не мешал — и это было благословением.
Единственным слушателем его наигрышей был кот. Тот самый кот, которого он прозвал Бетховеном. И Бетховен слушал внимательно. Он замирал, его зрачки расширялись, словно он понимал каждую ноту и впитывал её.
Каждое звучание, каждый жест. Возвращаясь домой, маленький горбатый органист нёс своего Бетховена на руках и улыбался детям, смеющимся за спиной. Он не сердился. Зачем? Он ведь был там. Высоко. Выше. Где нет уродства, боли и унижений. Где царствует настоящая справедливость.
Но жить нужно было на что-то, и он давал уроки нотной грамоты детям зажиточных людей. Чтобы те могли исполнить пару простых мотивов на приёме, вызвав восхищение у благородных дам. Для них это было социальным капиталом. А ему…
А ему выдавали горстку монет, на которые он мог купить еду себе и корм для своего Бетховена. Единственного друга. Единственного слушателя. Того, кто сопровождал его всю жизнь и знал всю его музыку. Они старели вместе. И вместе пришли к последнему выступлению.
Стоял поздний осенний вечер, капала тихая морось. Люди стекались в церковь на вечернюю службу, запах ладана проникал в каменные стены. Пальцы органиста едва заметно подрагивали. Он был стар, измучен. И горб болел особенно тяжело.
На этот раз он нарушил все каноны. Он привёл с собой своего старого друга. Своего единственного слушателя. Свой кота.
— Послушай, мой давний спутник, — прошептал он коту. — Послушай меня последний раз. Я так и не нашёл в себе смелости за все прожитые годы… Но сегодня — можно. Сегодня мне уже всё можно.
И вдруг пальцы его стали уверенными и крепкими. Они словно застыли, а затем поднялись кверху. Как две птицы, устремившиеся прямо в небеса. Туда, где нет страданий, где существует вечный покой и светлая радость. Они задержались на короткий миг. Незримый для остальных. Но такой долгий… как целая человеческая жизнь.
А затем будто выдохнули и упали вниз. Как падает последний вздох. И он заиграл. Но не то, что должен был. Он заиграл своё сокровенное, лучшее. Недавно созданное. А скорее — услышанное. Аве Мария.
Эти звуки были не просто прекрасны. Они были небесны. Казалось, будто сами ангелы подпевают. И люди, сидевшие в церковных рядах, и священник в золотой рясе замерли.
Как будто ангельские руки легли им на плечи и закрыли уста.
Когда органист завершил и ушёл, все ещё сидели неподвижно. В тишине. И в их взглядах отражалось нечто иное — что-то, чего они не предполагали узреть и услышать.
Органист умер на следующий день.
— А где же его кот, Бетховен? — встревоженно спрашивал сосед.
Он был добрым товарищем маленького музыканта и не мог допустить, чтобы кот исчез бесследно. Долго ещё ходил он по двору, заглядывал в укромные места, докликался. А кот…
Старый седой кот стоял у стены, прячась от людских глаз. Рядом с ним стоял Ангел. И оба смотрели, как суетится сосед, как выносят тело маленького органиста из дома.
Ангел молчал. Он даже не вздыхал. Только содрогнулся, когда порыв ветра подхватил и разметал по мокрым осенним улочкам все рукописи музыканта.
Затем он наклонился к коту и провел ладонью по его голове:
— Ничего, Бетховен… ничего, — мягко произнёс Ангел. — Это уже неважно. Потому что ты всё слышал. Ты всё сохранил. Его музыка не ушла вместе с ним. Такая музыка бессмертна. Однажды появившись, она остаётся здесь навсегда, — Ангел поднял взгляд ввысь, — Там…
— Возможно, однажды люди действительно смогут её услышать. Если научатся внимать. Не просто слушать, а слышать. Музыку, которую он создавал для них. И тогда, может быть, и мы спустимся снова. И будем рядом. И будем слушать вместе. Но пока…
Ангел тихо поднял старого Бетховена на руки.
Он смахнул мокрые капли дождя с лица и ещё раз тяжело выдохнул. Напоследок взглянул на людей, уносящих малое тело органиста, и, расправив крылья, поднялся ввысь.
Он летел до тех пор, пока дождь не иссяк, и за облаками не вспыхнуло ослепительное солнце, и тогда…
Ангел улыбнулся и ещё раз ласково провёл рукой по шерсти старого кота Бетховена.
И они исчезли.
