Снова распахиваю крышку старого сундука, который достался мне по наследству. Достаю оттуда потрёпанную записную книжицу — больше похожую на толстый купеческий гроссбух. Листаю страницы, пожелтевшие от времени. Первые записи идут по-английски, а дальше — уже родные, русские строки…
— Деда Миша! Деда Миша! С праздником вас! С Днём Победы! — галдели школьники, пробегая мимо дома, у порога которого сидел старик. На его пиджаке тускло мерцали ордена и медали.
— Спасибо, ребятки! И вас — с праздником! А ну-ка, бегом ко мне, конфетами угощу!
— А собака не укусит? — насторожился один мальчишка, кивнув на будку во дворе.
— Дружок-то? Да он детишек любит, и вообще пес у меня примерный, — улыбнулся дед.
— А почему вы его Дружком зовёте? — спросила светловолосая девочка, поправляя круглые очки.
— А потому что всех моих собак, что со мной жили, я так называл. Почему — расскажу вам за чаем. Проходите, — поднялся старик и распахнул дверь, приглашая ребят в дом.
Группа Ил-2 возвращалась после налёта на вражеский аэродром. Работа прошла удачно: первое звено подавило зенитки и «эрликоны», огонь с земли затих. Штурмовики сделали боевой разворот, выстроились в карусель. На первом заходе сбросили бомбы, на втором прошлись реактивными снарядами, распахали взлётку и подожгли в лесополосе замаскированные «юнкерсы». Задание выполнено — пора домой.
Илы заняли эшелон и пошли к своему аэродрому. До линии фронта оставалось немало, когда из-за кучевых облаков вынырнула стая — с десяток с лишним «мессеров». Похоже, с разбомбленного аэродрома успели вызвать подмогу. Истребители прикрытия приняли бой, и над уходящими штурмовиками закрутилась огненная круговерть.
Один «мессершмитт» пошёл к земле, дымя и разваливаясь на куски, и внизу распустился огненным цветком. Следом наш истребитель клюнул носом, сорвался в штопор и тоже вспыхнул неподалёку. Но пара «мессеров» всё же прорвалась к штурмовикам и ударила по замыкающему…
У Михаила в груди всё пело: он наконец-то на фронте, и первый боевой вылет уже позади. Он видел, как его бомбы накрыли склад с горючим — в небо взметнулся огненный шар. А после его НУРСов загорелись сразу три самолёта у кромки леса.
Михаил ещё раз бросил взгляд на пылающий аэродром — и тут мимо фонаря кабины прошила дымная очередь. Самолёт тряхнуло, он начал проседать, оставляя за собой чёрный след. Снаряд пробил маслопровод: горячие брызги ударили в лицо, обожгли кожу.
«Как же больно… Чёрт! Говорили — головой верти на все триста шестьдесят… И как не хватает стрелка сзади», — мелькнуло в голове.
Он пытался удержать машину в горизонте, но мотор заклинило, и тот захлебнулся. Михаил откинул защёлку, сдвинул фонарь назад, нащупал кольцо и вывалился на правую плоскость. Поток сорвал его вниз. Он не успел сгруппироваться — хвостовой стабилизатор рубанул по ногам. От боли потемнело в глазах, но он всё-таки рванул кольцо… и провалился в тьму.
Очнулся Михаил от того, что что-то мокрое касалось его лица, будто обнюхивало, облизывало — и боль вспыхнула снова. Лицо горело. Он приоткрыл глаза и увидел: перед ним серое рыло, чёрный нос, пасть с белыми зубами и высунутый язык.
«Волк… сейчас вцепится в горло… Вот так смерть — глупая, чужая. Восемнадцать всего… Нет, врёшь, не возьмёшь!» — Михаил медленно потянулся к кобуре с ТТ.
Только кобуры не было. Ни ремня. Ничего.
«Вот это номер… Тогда руками задушу. Молодой, зубы белые, сильный… Справлюсь ли? Был бы нож, да хоть гвоздь… Ладно! Ста смертям не бывать, а одной не миновать!» — и он изо всех сил дёрнулся вперёд, вытягивая руки к горлу зверя… и снова потерял сознание.
Когда Михаил пришёл в себя в очередной раз, первое, что он понял: горло цело. Странно. Второе: пить хотелось так, будто в нём пересохло всё. Он приоткрыл глаза — и увидел, что «волк» сидит неподалёку. Только это был не волк. Это был большой серый пёс, спокойный и внимательный, который поглядывал по сторонам, будто сторожил.
«Вот тебе и страх… Глаза, как говорится, велики», — выдохнул Михаил.
— Тузик! — позвал он.
Пёс не шелохнулся.
Михаил стал перебирать известные клички — Полкан, Шарик, Трезор… никакой реакции. И только когда он устало пробормотал:
— Да, дружок, не выйдет у нас с тобой каши…
Пёс повернул умную морду, насторожился — и завилял хвостом.
— Значит, ты Дружок? — уточнил Михаил.
Хвост завилял ещё сильнее.
— А я Михаил. Миша. Давай знакомиться… Иди ко мне.
Пёс подошёл, сел рядом и положил лапу ему в ладонь, будто по-человечески здороваясь.
— Умница ты, — прошептал Михаил и, стиснув зубы, начал ощупывать ноги.
Левая — сильный ушиб голени, но вроде целая. Опора даётся больно, но можно. Правая — ушиб, и под кожей странная шишка… Перелом. Хорошо хоть закрытый.
Положение было хуже не придумаешь: тыл врага, сломанная нога, оружия нет. И есть хотелось, и пить. Вспомнил: перед вылетом сухарь не доел, сунул в карман галифе, когда взлетела сигнальная ракета.
Он похлопал по карманам — есть! В правом. Достал сухарь. Дружок тут же пододвинулся ближе, облизнулся и заглянул в глаза, наклонив голову.
— Что, Дружок, тоже голодный?
Пёс тихонько заскулил.
— Ладно, поделим по-братски.
Михаил отломил половину и протянул. Дружок аккуратно взял, пару раз хрустнул — и проглотил. Потом снова уставился на Михаила и заскулил — ещё просит.
— Ну ты даёшь… Я тебе половину отдал!
Но Михаил всё-таки отломил кусок от своей доли и дал псу.
— Всё, больше не клянчи. Самому силы нужны. Не знаю, когда ещё поем.
Дружок проглотил и вдруг поднялся. Посмотрел на Михаила — и потрусил в лес.
— Дружок! Ты куда?! Стой! Вернись! — Михаил пытался подманить, даже пообещал ещё сухаря, но пёс исчез в чаще.
— Вот же… объел и сбежал, — горько выдохнул Михаил. — И что дальше? Лежать тут под берёзой, завернувшись в парашют, как в саван? Даже поговорить не с кем…
Солнце клонится к закату, воздух стал холоднее. Михаил лежал на свернутом куполе и мысленно перебирал варианты — один мрачнее другого. Вдруг в лесу треснула ветка. Он напрягся.
«Немцы… Плен… Да лучше пусть сразу… И застрелиться нечем…»
Но из чащи выскочил Дружок — бежал рывками, оглядывался назад, словно подгонял кого-то. Через минуту из леса вышел широкоплечий дед с седой, окладистой бородой и направился прямо к Михаилу.
— Здрав будь, человек.
— И вам здоровья, дедушка…
— А я, старый, всё понять не мог: чего это Дружок за штаны хватает, тянет, отбежит — и снова зовёт… Потом сообразил: помощь ему нужна. Ну, раз повёл — значит дело серьёзное. Он у меня в людях разбираться умеет, плохого за версту чует. Кому зря не помогает. Ты кто будешь? Откуда взялся?
— Михаил я. Лётчик. Самолёт сбили, на парашюте спустился…
— Про самолёт слышал, — кивнул дед. — А «парашют» твой — это, выходит, тряпица такая, что с небес спускает?
Михаил коротко объяснил, как купол и стропы держат человека, как ремни крепятся, как можно прыгнуть и приземлиться.
Дед усмехнулся и посмотрел на его ноги.
— Ну да, «ничего не будет»… Вон как «ничего», — буркнул он. — Ладно. Пойдём ко мне на заимку.
— Не выйдет… Нога сломана.
— Вот то-то и оно, — отрезал дед. — Немцы где?
— В райцентре германцы проклятые, — ответил дед. — Ко мне не суются: партизан боятся, да и места тут гиблые, болото на болоте. Я их ещё с империалистической ненавижу… Эх, был бы помоложе — сам бы бил. Да мне уж под девяносто. Но если сунутся — парочку с собой утащу. Отечество защищать — дело святое. А тебе, видно, везёт: попал на гриву лесную, а вокруг — топи. Значит, кто-то за тебя молится крепко.
— Мама у меня верующая… — тихо сказал Михаил.
— И правильно. Без веры — никак. Оставайся тут. Я за конём схожу и утром буду. Дружка с тобой оставлю — он пёс смышлёный.
Дед снял с плеч мешок и протянул Михаилу.
— Тут еда кое-какая, морс клюквенный, да фляжка первака… И топорик малый. Спички возьми. С огнём веселее — да и сырость болотную разгонит.
— Спасибо… А как вас величать?
— Макарычем зовут. По паспорту — Кузьма Макарыч.
Он перекрестил Михаила, развернулся и ушёл в чащу.
Но ни утром, ни к вечеру Макарыч так и не вернулся. Переночевав ещё одну ночь у болота, Михаил понял: ждать больше нельзя. Решил выбираться сам.
Осмотрелся и приметил молодое деревце с удобной развилкой.
— Вот и костыль себе сделаю…
Он взял топорик, кое-как поднялся и, прыгая, добрался до дерева. Со сломанной ногой каждое движение давалось тяжело: он падал, топор выскальзывал из вспотевших ладоней и улетал в сторону. Но Дружок воспринимал это то ли как игру, то ли как беду — подхватывал инструмент и приносил обратно. Наконец костыль был готов. И всё же главное оставалось впереди.
— Ну что, Дружок… Домой. Веди домой! — попросил Михаил.
Пёс оторвался от кустов, где выслеживал живность, и уверенно повёл его по кочкам и буграм. Тропа оказалась долгой и злой: трава цеплялась за костыль, мох скрывал ямки, земля уходила из-под ног. Они шли два дня. Моросил холодный дождь, и только иногда сквозь толщу облаков пробивались редкие лучи тёплого летнего солнца…
К вечеру второго дня, пробираясь между густыми кустами, Михаил заметил: Дружок ведёт себя странно — настороженно, будто что-то учуял впереди…
— Дружок, ты чего? — спросил Михаил, протискиваясь сквозь очередную стену кустарника.
Пёс внезапно замер, приподняв переднюю лапу, будто прислушиваясь и вглядываясь в пространство впереди. Затем протяжно, тоскливо завыл — и в тот же миг рванул вперёд, ломая ветки, исчезая в чаще.
— Стой! Куда ты?! Дружок, назад! Стоять! — кричал Михаил, но пес не оглянулся и не вернулся.
Хромая и цепляясь костылём за корни, Михаил пошёл следом. Через несколько минут кусты расступились, и он вышел на небольшую лесную поляну. Посреди неё стояла крепкая бревенчатая изба с аккуратными резными наличниками и высоким старым дубом, чья крона нависала над крышей.
Чем ближе подходил Михаил, тем отчётливее слышал вой Дружка — глухой, надрывный, полный боли. Войдя во двор, он сразу понял, почему Кузьма Макарыч так и не вернулся.
На утоптанной земле валялись стреляные гильзы. Вечерний ветер раскачивал тело старика, повешенного на толстой ветви могучего дуба. Неподалёку от дома темнели два свежих берёзовых креста с дощечками, на которых по-немецки были выбиты имена, а сверху насажены каски врагов.
— Не обманул… — сквозь стиснутые зубы прошептал Михаил. — Забрал с собой двоих… до конца стоял.
Дружок сидел неподвижно, глядя на тело хозяина, и протяжно скулил, будто оплакивая его.
На следующий день к заимке вышел партизанский отряд. Макарыча сняли с дерева и похоронили рядом с домом, на пригорке, под шум ветвей того самого дуба. Михаила забрали с собой — ему требовалась помощь, лечение, дорога к своим.
Он попытался увести и Дружка. Звал, уговаривал, протягивал руку. Но пёс лёг у свежей могилы хозяина, прижавшись к земле, и больше не поднялся. Он выбрал остаться там, где закончилась жизнь того, кому был верен до последнего вздоха.
