Огненно-оранжевое солнце медленно погружалось в морскую гладь. Вода злилась, ворчала, шипела и швыряла на берег клочья пены, будто грозилась проглотить сушу целиком. Корабли на рейде казались крошечными игрушками, и возникало странное желание собрать их в ладони, прижать к груди и пожалеть.
На невысоком песчаном берегу сидел Ангел. Вокруг не было ни души: люди ушли задолго до сумерек. Он любил это место. Он смотрел на закат, а закат — на него. Последние лучи скользили по его лицу и седым волосам.
Лицо было старым, изборождённым не морщинами, а глубокими следами боли. Эти борозды появились не от лет, а от страданий, которые ему довелось вынести. Волосы клочьями спадали на плечи, а пальцы, узловатые и шершавые, словно корни древнего дерева, покоились на коленях.
И лишь крылья выбивались из этого образа. Они были ослепительно белыми, чистыми, аккуратно сложенными за спиной и почти незаметными.
Ангел смотрел на море. Он редко позволял себе такую роскошь — прийти сюда и просто сидеть, растворяясь в тишине. Его время всегда было занято. Очень занято. Лоб его был нахмурен, тяжёлые мысли давили, иногда тело вздрагивало, а по лицу пробегала судорожная тень.
Когда солнце окончательно исчезло, Ангел поднялся. Он расправил белоснежные крылья, которые на миг вспыхнули в темноте, словно луч, — и исчез.
Женщина шла по городу, уже почти ночному. Окна домов светились жёлтым, словно смотрели на улицы усталыми глазами. По широким тротуарам спешили редкие прохожие.
Она свернула в тёмный парк. За ним был её дом. Но аллеи, скамейки, кусты и деревья утопали во мраке. Женщина зябко передёрнула плечами и снова попыталась застегнуть старую куртку. Молния заедала. Куртку давно следовало заменить, но денег не было.
Она плотнее запахнула полы и шагнула в темноту. Дорогу угадывала по слабому свету звёзд, луны и далёких фонарей за пределами парка. Здесь сами фонари давно не горели.
Она шла быстро, стараясь не думать ни о темноте, ни о людях, которые по вечерам собирались на пустых скамейках.
Птицы в ветвях уже спали. Спали мыши, крысы, муравьи, коты, ёжики и собаки. Все. Кроме одного скворца.
Вдруг в его глаза ударил яркий красный свет. Это вспыхнуло сердце. Огромное сердце Ангела, бившееся в груди женщины, на мгновение прорезало ткань куртки и ослепило птицу.
Скворец встрепенулся, огляделся и вдруг запел. Он щебетал так необычно и чисто, что стих шелест листвы, а ветер будто замер, прислушиваясь. Тепло этого сердца на одну секунду согрело маленькую птицу, и ей почудилось, будто её гладят, а вокруг цветут цветы и веет ласковый тёплый ветер.
Женщина остановилась, крепче запахнула куртку — красные лучи исчезли. Она посмотрела на скворца, приложила палец к губам и тихо прошептала:
— Тссс…
Скворец уснул. И даже во сне на его крошечном лице словно застыла улыбка.
Женщина спешила. Дома её ждали коты и кошки, подобранные с улиц. Она находила тех, кому скоро предстояло уйти за Радугу, приносила их к себе, и они доживали свои последние дни у неё. Уходили — на её руках. А всю боль она пропускала через своё сердце.
Точнее, через сердце Ангела. Потому что человеческое сердце не выдержало бы такого количества горя, страданий и утрат.
Каждый день она смотрела в глаза смерти, утешала, шептала слова любви, и животные засыпали спокойно. А она оставалась. День за днём. Год за годом.
Она шла по Земле, подбирая слабых, больных, ненужных, одиноких. Делала их последние дни светлее, наполняя их теплом своего сердца. Сердца Ангела. Тем, чего им так не хватало.
Любовью.
И когда исчезнет последний человек, когда память о людях растворится во времени и звёздах, когда вечность сгладит все следы и шрамы…
Последний Ангел всё так же будет ходить по Земле и собирать немощных и одиноких животных. Они будут тянуться к нему, ожидая ласки и тепла.
Потому что Любовь не исчезает. Она была до людей и останется после них.
И его огромное, алое сердце снова вспыхнет — и где-то в листве проснётся скворец…
И запоёт.
