Когда всё началось, был конец ноября. Холодный ветер метался между домами, грязь хлюпала под ногами, а небо нависло так низко, что, казалось, зацепишь макушкой. Я возвращалась из школы, плотно затянув капюшон, и почти дошла до подъезда, как вдруг услышала слабенький писк. Звук был тонкий, будто стрекот комара — только не летом, а сейчас, посреди слякотной промозглой осени.
Я оглянулась. Под кустом сидел комок — чёрный, трясущийся. Маленький, с торчащими рёбрами, облепленной шерстью и глазами, полными безмолвного ожидания. Он не лаял и не подходил — просто смотрел.
Не раздумывая, я стянула с шеи шарф, аккуратно завернула его в него и прижала к груди. Он не вырывался. Просто прильнул, как будто согрелся от моего тепла. Казался невесомым.
Когда я вошла в квартиру, мама как раз мыла полы. Она выглянула из кухни с тряпкой в руке:
— Это что за сюрприз?
— Щенок… Он там один. Весь мокрый. Пищал. Замерзал.
Мама отставила тряпку и подошла ближе.
— Верни его туда, откуда взяла.
— Мам, ну пожалуйста…
— Я сказала — обратно.
Я стояла, не веря. Он теснее прижался ко мне, тёплый, хрупкий. Мама смотрела, как на что-то, чего не должно быть.
— Катя, у нас и так всё на грани. Ни денег, ни времени. Это тебе не плюшевая игрушка. Завтра школа, а кто убирать? Кто кормить? Кто лечить, если заболеет?
— Я сама! Обещаю, всё сама буду делать!
— А если он начнёт везде гадить?
— Не начнёт! Я приучу!
Мама тяжело вздохнула. Посмотрела на меня, потом на щенка.
— Не злись. Я всё понимаю. Жалко, конечно. Но сама знаешь — не потянем. Папа уехал, бабушка болеет, всё на мне одной. Это обуза, а не забава.
Я встретилась с её взглядом. А потом посмотрела вниз — щенок, будто поняв всё, теснее прижался и уткнулся носом мне под подбородок.
Я ничего не сказала. Лишь кивнула.
И пошла обратно.
Не помню, как дошла. Там, под кустом, уже пусто. Я села на холодную землю, аккуратно положила его. Он, как будто знал, вжался в землю и замер.
— Прости… — прошептала я.
Он не запищал. Только дёрнулся. Я медленно встала, отошла. Обернулась. Он не шёл за мной.
В тот вечер я ничего не ела. В комнате было темно. Мама ничего не говорила, только дважды постучала в дверь:
— Ужин на столе. Остынет — не жалуйся.
Я не ответила.
Следующее утро выдалось серым. В школу шла без желания. У куста — никого. Ни следа. Ни лап, ни шерсти.
Целый день в голове крутилась одна мысль: а вдруг он не ушёл? Прячется где-то? Ждёт?
После школы я пошла по дворам. В каждый подвал, под каждую лавочку. Звала:
— Малыш… Где ты? Щеночек…
Одна бабуля буркнула:
— Что орёшь? Уроки бы учила!
Я искала. До темноты. До боли в ногах. До ледяных пальцев.
Так прошёл день. Потом ещё. И ещё.
На четвёртый день организм сдался. Температуры не было, но тело будто выключилось. Я сидела у окна и смотрела на тот куст. Мама уже не ворчала. Просто молчала.
На пятый день пошёл снег. Настоящий, первый. Лёгкий, белый. Я не выдержала — выбежала. В кедах, с расстёгнутой курткой. Искала.
Безрезультатно.
Когда вернулась — мама закричала:
— Ты что, совсем с ума сошла?! Минус три! Ты в чём вышла?! Из-за этой шавки?!
Я не спорила. Просто опустилась в угол и закрыла уши.
Прошла неделя. Я стала делать вид, что всё нормально. Ходила в школу, помогала по дому. А под подушкой сжимала шарф. Запах исчез, но память осталась.
Мама говорила, что весной, с зарплаты, купим щенка из приюта. Нормального. А я думала: если он всё ещё где-то? Если ждёт?
На двенадцатый день мне позвонила соседка с третьего этажа:
— Катюш, ты ведь щенка потеряла? У «Пятёрочки», под тележками кто-то спит. Чёрный, крошечный. Может, твой?
Я сорвалась моментально. Бежала, не чувствуя дыхания. Одно в голове: только бы успеть.
И вот — тележки, угол. Он.
Маленький, грязный, дрожащий. Шерсть сбилась, глаза затуманены. Но это был он.
Я села на корточки.
— Это ты?.. Малыш…
Он не двигался. Только ухо дёрнулось.
— Прости меня… Что ушла. Что не вернулась…
Я потянула руки. Он не убежал. Только медленно подполз, по-пластунски, и ткнулся в ладонь.
Я зарыдала.
Прижала его. Крепко. Он не сопротивлялся. Только поскуливал едва слышно.
Люди проходили мимо. Кто-то — «фу, воняет», кто-то — «бедный». Я никого не слышала.
Он был рядом. Он был мой.
На следующий день я не пошла в школу. Сидела с ним в ванной, мыла, вычёсывала. Он дрожал, но терпел. Потом ел кашу и уснул на подоконнике.
Когда мама пришла, я встретила её в коридоре. Он сидел у меня за спиной.
— Я не отдам, — сказала я. — Он теперь со мной.
Мама молча села на табурет, посмотрела на нас. Потом тихо сказала:
— Ты бы видела себя тогда. Я испугалась. Думала, потеряла не щенка — тебя.
Я молчала.
— Пусть живёт. Но за него отвечаешь ты. Всё сама.
Я кивнула. Обняла его.
Он лежал, спокойно дышал, не двигаясь.
Я назвала его Граф. Не знаю почему. Он был крошечный, лохматый, с торчащими лапами и нелепой мордочкой. Но имя к нему прилипло.
Граф быстро освоился. Сначала, конечно, шалил. Прудил, где не надо. Я всё убирала, мыла. Стиснув зубы, шептала:
— Всё нормально, малыш. Всё получится.
Он ел всё подряд — кашу, хлеб, даже огурцы. За еду готов был на всё. Уже на второй день знал команду «сидеть». Мама, глядя на это, качала головой:
— Ну и Граф у тебя… Циркач, а не дворянин.
Сначала она сторонилась. Миску ставила издали. Потом я застала, как она ворчит на кухне:
— Не лезь, балбес. Это Кате. Тебе — вот, картошечка.
Я молча села рядом. Смотрела, как он жуёт, жадно, будто завтра может не быть.
Иногда мы задерживались на прогулке. Когда вернулись поздно, мама стояла с телефоном:
— Где бродите?! Уже восьмой час!
— Скоро будем, всё хорошо.
Когда пришли, на плите ждали блины.
— Нам? — удивилась я.
— Вам. Ты голодная. Он — тоже.
С этого дня она перестала делать вид, что его нет. Звала: «Где наш проказник?», «Опять носок унёс?», «Граф, хватит беситься!»
Он всё понимал. Подходил, клал голову ей на колени. Она будто не замечала. Но гладила ухо.
В школе начались проблемы. Я стала хуже учиться. Учитель вызывал маму:
— Катя витает в облаках. Всё думает о чём-то.
Мама выслушивала, кивала. Дома говорила:
— Главное — ты стараешься. Остальное — догоним.
Я обнимала её, а Граф в это время гонял свой мячик из старого носка. Он уже знал «ко мне», «рядом», «дай». Учила его по видео из интернета.
На Новый год я сшила ему шапочку с ушками. Он её терпеть не мог, но носил. Под ёлкой его ждал подарок — косточка в обёртке. Он разорвал бумагу, обнюхал, зарычал от радости и лёг рядом.
Но, конечно, не всё было гладко…
В тот день я вернулась домой, и сердце сжалось: дверь была приоткрыта. Щель в проёме, ни мамы, ни Графа. Мне стало нехорошо. Я выскочила на лестницу, сломя голову — вниз, во двор, в подъезды, под машины и к подвалу. Кричала, звала, металась. Где он? Куда делся?
Спустя полчаса я нашла его на соседней площадке. Он бегал кругами, испуганный, потерянный, будто искал меня среди домов и машин. Увидев, подпрыгнул, визгнул, бросился прямо в руки. Облизал всё лицо. Я села прямо в снег и расплакалась — от облегчения и от страха.
Но потом… разозлилась. Я захлопнула дверь, мама стояла у плиты:
— Ты дверь не закрыла!
Она повернулась спокойно, будто не понимая, что случилось:
— Вышла на минутку — в аптеку. Ключи забыла. Он сидел в коридоре. Не заметила, как выбежал…
— А если бы я его не нашла? — голос дрожал.
— Я виновата. Извини, — сказала она просто.
Эти слова прозвучали как-то особенно. Без отговорок. Искренне. Я опешила.
— Я просто… — она помолчала. — Я отвыкла бояться потерять. Всё думала: не подпустишь — не будет боли. А ты его притащила. И всё изменилось.
Я молчала. Граф тёрся о её ноги. Она присела, обняла его:
— Прости меня, малыш.
Он лизнул ей щёку. Она рассмеялась — искренне. Я вдруг поняла: это и есть настоящее прощение.
Зима прошла. Наступила весна.
Мы гуляли втроём по парку. Я бегала с Графом по лужам, смеялась. Мама сидела на скамейке, держала термос. Одна женщина, проходя мимо, наклонилась, потрепала пса:
— Красавец! Порода какая?
— Самая особенная. С кустов, — улыбнулась мама.
Я смотрела, как она гладит Графа и улыбается. Женщина с любопытством спросила:
— Бабушка?
Мама засмеялась:
— Нет. Мы… мы теперь одна семья.
Лето выдалось поздним, но жарким. Мы уехали на дачу — мама сняла домик на краю деревни, «чтобы освежиться». Колонка с водой, баллон вместо плиты, яблоки — прямо с ветки. Граф резвился, выкапывал ямки, гонялся за ящерицами. А мы с мамой по вечерам сидели на веранде. Я — с книжкой, она — с клубком. На деле — просто молчали, но как-то по-доброму.
Иногда я ловила себя на том, что смотрю на кусты. Просто так. Чтобы убедиться — он не там, а здесь, рядом.
Граф чувствовал моё настроение. Когда было грустно, подходил, ложился рядом, тёплый и родной.
— Мам, — однажды спросила я. — Почему ты тогда так отреагировала? Когда я его домой принесла?
Она вздохнула:
— Потому что испугалась. Не его. Себя. Жизни. За тебя. Что ты привяжешься. А потом — снова потеряешь.
— Но ведь я всё равно…
— Вот именно. А ты не бросила. А я — я бы сдалась.
Я смотрела на неё. А потом спросила:
— У тебя ведь кто-то был, да?
Она молча кивнула.
— Мне двенадцать было. Папа принёс щенка. Мама была против. Но он сказал: «Раз дочка улыбается — пусть будет». Мы назвали его Бурый. Он прожил с нами три года. Потом переезд. Новый дом. Владельцы были против. Пришлось отдать.
Она замолчала, вытерла глаза.
— И когда ты сказала — верни его, — я будто сама себе повторила ту боль. Испугалась, что история повторится.
— Но она ведь не повторилась.
— Нет. Ты другая. Сильнее. Не отпустила.
Мы замолкли. А Граф в это время грыз палку у крыльца. Умный взгляд, как у старика.
Когда наступил август, мы вернулись домой. В школе всё пошло легче. Будто взрослее стала. Учителя хвалили. Подружки спрашивали: «А где твой мохнатик?» Я показывала фото, рассказывала весёлые истории. Граф стал частью семьи. И мама теперь говорила «наш», а не «твой».
Иногда мы спорили — я и мама. Но он всегда вставал между нами. Садился, смотрел строго, будто говорил: «Вы чего? Мы же теперь — вместе.»
Однажды зимой метель обесточила весь район. Мы сидели в темноте — я, мама и Граф. Под пледом, с фонариком, с кружками чая и вареньем.
— А если бы тогда я не вышла во двор… — сказала я.
— А если бы я не отпустила, — добавила мама.
— А если бы он убежал далеко…
Мы замолкли. А потом мама тихо сказала:
— Видимо, всё должно было случиться именно так. Нас кто-то связал. Вовремя.
Я кивнула, подошла к окну, проверила — закрыто. Вернулась, легла рядом с Графом.
— Теперь я всегда проверяю дверь. И окно. Даже если на минуту.
Он вздохнул и прильнул ко мне ещё крепче.
Если вы прочувствовали эту историю — поставьте лайк, это поможет развитию канала. А если в вашей жизни была похожая история — поделитесь в комментариях. Нам важно слышать.
