Снег в последние дни ноября. Первый. Легчайший, пушистый, будто не знающий, куда ему падать. Он кружится в воздухе, словно сорвавшиеся от слабого ветра пушинки одуванчика. Метается, собирается в крохотные спиральки и, словно сопротивляясь собственной судьбе, оседает на землю. Но задержаться не успевает. Хрупкие хлопья мгновенно тают, превращаясь в мутные капли, теряющиеся в угрюмом сером месиве позднеосенних луж.
Васька ждала совсем другого. Не этого краткого, исчезающего до вечера намёка на зиму. А настоящего снега. Того, который хрустит под ногами, пахнет морозом, щекочет нос и не исчезает при первой же оттепели.
И вот он пошёл: сыпался с неба, как искристая крошка из разорвавшейся хлопушки. Укладывался на землю белым мягким пледом, поглощал мрачные краски отжившей осени. Накидывал на голые ветви деревьев блестящие белые манто. Заставлял прохожих нырять поглубже в шарфы и прятать под ними покрасневшие от первого декабрьского холода носы.
Именно на таком снегу, в предутренние сумерки, когда весь район ещё дремлет, можно различить извилистую цепочку мелких следов. Лёгких, неуверенных, петляющих. Они теряются между хаотично припаркованными машинами, словно не решаясь выбрать прямую дорогу.
Спустя пару часов этот узор исчезнет: его раздавят подошвы торопящихся на работу жильцов, сотрут широкие шины машин, покидающих двор. И если сегодня Ваське опять не удастся найти того, кто эти следы оставляет, придётся возвращаться сюда завтра.
Она придёт. Конечно придёт — это уже её привычка. Проснётся ни свет ни заря, сполоснёт лицо холодной водой, на бегу дожуя торопливо сложенный бутерброд, и выйдет в ещё тёмный, застывший двор.
Оглядится. Натянув капюшон поглубже и подсвечивая себе фонариком, медленно обойдёт дворы. Заглянет под машины. Будет слушать собственное колотящееся сердце. Бросаться к каждому туманному силуэту, напоминающему маленькое живое существо… И разочарованно выдыхать, обнаружив вместо него грязный кусок слежавшегося снега.
Но сегодня всё иначе. Сегодня Васька ощущает — времени почти нет. Оно утекает, словно талая вода между пальцами. Лёгкая метель бьёт ей в лицо ледяной крупой, будто шепчет сквозняком между домами: «Не найдёшь. Оставь».
Но Васька не оставит. Никогда.
Может, потому что в древних корнях её рода когда-то были рыцари, упрямые до безрассудства и не способные бросить слабого. А может, потому что из сотен людей в этом безликом дворе только у неё нашлось сердце, которое отзывается на чужую боль.
И уже месяц её сердце сжимается. Колет. Скребётся где-то внутри, как потревоженный после спячки еж.
Она тревожится о старом коте, которого кто-то бросил и который теперь смотрит на неё с фотографии в телефоне взглядом, наполненным отчаянием. Фотография появилась в чате жильцов осенью, когда деревья ещё шумели рыжей хрустящей листвой. И в тот момент внутри Васьки что-то надломилось. Хрустнуло, рассыпалось, как мир старого кота, выброшенного кем-то без сожаления.
Люди видели его в разных местах. Делали бесстрастные снимки издалека. На каждом новом фото он становился всё меньше, согбеннее, словно сворачивался в себя, теряя веру. Люди перешёптывались, осуждали бывших хозяев — и тут же забывали. Кот становился похож на ненужную сломанную игрушку, забытую на пыльном чердаке.
Но Васька не забывала. Она бежала по каждому следу. И всякий раз, возвращаясь домой одна, тихо плакала, воображая, как он где-то там мерзнет, дрожит от холода и одиночества, скребёт оледенелый наст лапами и глупо ждёт, что за ним вернутся.
Он ждёт тех, кто уже не придёт.
И Васька продолжала искать.
«Найди меня. Ты можешь. Я знаю. Не сдавайся. Не прекращай. Без тебя я не выдержу. Может, ещё денёк… Может, ночь… Я верю. Я всё ещё в тебя верю».
Сгорбившийся на высоком колесе внедорожника кот медленно открыл воспалённые глаза. Он узнавал девушку. Слышал её голос раньше. Но не смел откликнуться. Прятался, сливался со снегом и грязной серой шерстью с сумерками двора. Следил. Ждал. И каждый раз подавлял искру доверия.
Сегодня всё было иначе. Сегодня он особенно ясно ощутил: сил почти не осталось. Лапы, некогда ловкие, превратились в два деревянных обрубка. Уши плохо различали звуки. Сердце едва стучало.
Он попытался подтянуться, выдохнул облачко пара и мяукнул. Но вместо голоса вырвался слабый сип. Он испугался собственного беззвучия. Открыл пасть ещё раз — и только дрожь прошлась по телу. Он понимал: ни догнать, ни окликнуть — невозможно. Да и идти уже не мог.
И тут природа вдруг смилостивилась.
Порыв ветра залез под куртку уходящей Васьки. Швырнул ей в лицо охапку снежинок. Далёкое дерево, укрытое снегом, скрипнуло в тишине…
И Васька обернулась.
Её взгляд зацепился за странный неподвижный комок на заснеженной шине. Она ахнула и бросилась вперёд.
Через минуту она уже расстёгивала куртку дрожащими пальцами и прижимала к груди старого, обессиленного кота. Того самого, которого искала месяцами. Обнимала так крепко, словно боялась, что он растворится в воздухе. И, не обращая внимания на просыпающиеся вокруг дома, поспешила к себе.
Не думая ни о чём, кроме одного: сегодня она не просто нашла кота.
Сегодня Васька сделала нечто куда большее.
