Это произошло в один из холодных октябрьских рассветов на краю города. На остановке с названием «Прибрежная» царила тишина — лишь старая собака с поседевшей мордой сидела возле лавочки, будто чего-то ждала.
Но прежде чем рассказать об этом утре, стоит вернуться на тринадцать лет назад — к тому самому ноябрьскому вечеру, когда жизнь Лаймы могла оборваться, едва начавшись.
Родилась она в сыром подвале многоквартирного дома, одной из пяти щенков обычной дворняги. Мать, пока могла, кормила малышей, но однажды исчезла — либо попала под машину, либо её забрали с улицы сотрудники приюта. Щенки остались без присмотра.
Некоторые жильцы подкармливали малышей, но приближалась зима. Стало холодно, и один за другим щенки исчезали: кто-то не выдержал болезней, кого-то забрали редкие добросердечные прохожие. К началу ноября выжила лишь одна — самая слабенькая, но с поразительной живучестью.
Именно в тот вечер она впервые ощутила настоящий голод. Живот сводило так, что даже на плач не оставалось сил. Она вылезла из подвала и пошла к мусорным бакам — туда, где иногда можно было найти остатки еды.
Порыв ледяного ветра чуть не сбил её с лап. Шёл снег, в свете уличных фонарей кружились белые хлопья, оседая на её взъерошенной шерсти. Щенок попытался вытащить из контейнера пакет, но только порвал его — мусор рассыпался по асфальту.
— Паршивка! — прогремел мужской голос. — Сейчас я тебя проучу!
Дворник замахнулся метлой. Щенок отскочил, поскользнулся, пискнул от боли. В голове стучал страх, тело обессилело. Она уже приготовилась к удару.
— Стойте! — раздался женский голос. — Вы что делаете?!
Нина Викторовна возвращалась домой после поздних занятий. Портфель с тетрадями, усталость, а тут ещё и эта сцена… Что-то в ней перевернулось.
— Да как так можно? Она же маленькая ещё.
Дворник проворчал что-то, но метлу опустил. Нина Викторовна присела, протянула руку:
— Иди сюда, хорошая. Не бойся.
Щенок не шелохнулся. В её короткой жизни люди приносили только боль. Но в голосе этой женщины было что-то такое, от чего захотелось поверить.
— Ты вся дрожишь… — Нина Викторовна сняла шарф, аккуратно закутала щенка. — Худющая… бедняжка.
Она думала оставить её в подвале, принести еды позже. Но когда это крошечное существо прижалось к ней, поняла: не сможет.
Так они стали одной семьёй.
Сначала щенок спал на старом покрывале в прихожей. Хозяйка назвала её Лаймой — за палевый окрас и тёплый, солнечный характер. Стоило Нине появиться, как хвост у собаки начинал мельтешить от радости.
Лайма быстро привыкла к дому. Умная, чистоплотная, никогда не портила вещи, легко оставалась одна. Только по ночам изредка скулила — прошлое напоминало о себе.
Прошли годы. Лайма выросла — грациозная, хотя и беспородная. Обожала гулять, словно улыбалась и охраняла хозяйку от всех опасностей.
Каждое утро она провожала Нину Викторовну до остановки, а потом шла обратно домой. Но в то октябрьское утро всё было иначе. Хозяйка вышла раньше, чем обычно. От неё пахло аптекой — валидолом, валерьянкой.
— Сиди здесь, — сказала она, сев перед собакой. Голос был хриплый, руки — дрожащие. — Сиди, девочка.
Лайма тихо заскулила. Она понимала: что-то не так. Очень не так. Вчера Нина долго плакала на кухне, собирала вещи. Сегодня даже еду забыла поставить.
Автобус показался из-за поворота. Старая маршрутка, вздрагивающая на ухабах. Хозяйка вздрогнула, сжала ручку дорожной сумки.
— Всё будет хорошо… — прошептала. То ли себе, то ли ей.
Двери автобуса открылись. Водитель мельком взглянул на женщину с собакой. Видел он таких немало.
Нина Викторовна вошла, выбрала место у окна, прижала сумку к груди. Лайма осталась на остановке.
Когда двери захлопнулись и автобус тронулся, собака поняла — её хозяйка уезжает. Без неё.
Лайма сорвалась с места, как только автобус начал набирать скорость. Лапы забарабанили по асфальту, когти жалобно скребли. Только вперёд! Не упустить! Не отстать!
В салоне раздался взволнованный голос:
— Посмотрите, собака за нами бежит!
Нина Викторовна вжалась в спинку сиденья, изо всех сил стараясь не смотреть в окно. Лишь бы не видеть. Не видеть её.
— Ваша собака? — поинтересовалась женщина рядом.
Ответа не последовало. Лишь пальцы с удвоенной силой сжали ручку сумки.
А Лайма всё продолжала бежать, выматываясь, спотыкаясь, задыхаясь. Горло пересохло, сердце грохотало, но она не останавливалась. В её голове крутилась только одна мысль: догнать! Вдруг хозяйка просто не заметила, что она не зашла в автобус?
Водитель украдкой взглянул в зеркало заднего вида — и увидел одновременно и бегущую старую собаку, и пожилую женщину с опущенной головой. Он тяжело вздохнул, но промолчал. Это была не его история.
— Боже мой, ну как так можно?! — всплеснула руками женщина в пёстром платке. — Да посмотрите, она же старенькая совсем, еле лапами перебирает!
— А что делать? — отозвался кто-то из глубины салона. — Может, едут туда, где с животными нельзя.
— Всё равно, так нельзя…
— В таких ситуациях по-доброму не бывает, — прозвучал чёткий голос.
Нина Викторовна застыла, словно из камня. Только плечи подрагивали, и пальцы теребили рукав старого пальто. Внутри било одно и то же: «Прости. Прости меня.» Но она понимала — иного выхода не было.
Квартиру уже продали, вещи разобраны. Дочь устроила ей место в пансионате — хорошем, удобном, с заботливым персоналом. Только собак туда не пускали. Ни при каких условиях.
Соседка обещала кормить Лайму. Всё-таки она уже немолода — долго ли ей осталось?
А Лайма продолжала мчаться. Уже хрипела, цеплялась за каждый шаг, но не сдавалась. Будто знала — остановится сейчас, и всё, потеряет самое важное.
Автобус на повороте прибавил ход. Мотор загудел сильнее, колёса зазвучали ровным гулом. И в этот момент Нина Викторовна не выдержала — подняла глаза. Лишь на мгновение. Этого хватило, чтобы увидеть, как собака падает.
Она резко отвернулась к окну. Слёзы струились по щекам.
А Лайма осталась посреди дороги. Одинокая, уставшая. Она ещё долго смотрела вслед автобусу, пока тот не скрылся вдали. Потом медленно, неуверенно потрусила назад, к остановке, села на привычное место.
И стала ждать.
Ожидание
Шли дни и ночи. Она всё сидела на остановке, почти не сдвигаясь. Соседка, которой доверили заботу, кормила без особого рвения — ставила миску у подъезда, мол, придёт — поест. Торговки из ларька жалели пса, иногда подкармливали, одна даже принесла старое одеяло. Но Лайма не уходила. Поднимала голову при виде автобуса, вглядывалась в окна.
Пансионат «Золотая осень» действительно был одним из лучших. Уютные светлые комнаты, вежливый персонал, зелёный дворик. Дочь оплатила год вперёд: вырученные от продажи квартиры деньги поделила — часть отправила маме, часть вложила в проживание.
— Тебе будет хорошо, — уверяла она по телефону. — И питание, и уход — всё на высшем уровне.
Нина Викторовна кивала, но в душе чувствовала пустоту. Комната казалась чужой, стерильной. Не хватало лёгкого топота когтей, знакомого дыхания возле кровати. Не хватало той, кто ждала её всю жизнь.
Ночами она не могла уснуть. Глядела в потолок и вспоминала. Как Лайма щенком впервые увидела снег, как каталась в сугробах. Как в парке мальчишка угощал её мороженым, а она аккуратно слизывала, стараясь не запачкать. Тринадцать лет преданности, любви, безмолвного, но самого надёжного родства.
— Всё думаете о своей Лайме? — как-то спросила медсестра Оля. — Вы ведь почти не спите.
— Думаю, ждёт меня, — прошептала женщина. — Там, на остановке.
— А если… — Оля присела на край кровати. — Если бы вы могли вернуться?
— Но куда? Квартиры-то нет.
— У моей тёти есть свободная комнатка. Дёшево. Она любит собак, пустила бы вас обеих.
Этот разговор стал решающим. Всю ночь Нина Викторовна не сомкнула глаз, а утром пошла к заведующей.
— Я понимаю, оплата внесена, — начала она осторожно.
— Знаете, — мягко перебила её заведующая, — я за вами наблюдаю. Вы не живёте здесь — вы просто существуете. Эта тоска вас съедает. А я понимаю вас. У самой собака была. Пятнадцать лет. Когда её не стало… В общем, всё решим с бухгалтерией. Главное — возвращайтесь к жизни.
Возвращение
Прошла неделя. Нина Викторовна всё ещё не находила себе места. Ей снилась Лайма — бегущая, уставшая, не понимающая, почему осталась одна. Утром она проснулась с одной-единственной мыслью: так дальше нельзя.
— Боже мой, что же я наделала, — прошептала она, сжимая платок.
Через час она уже сидела в автобусе. Обратная дорога казалась бесконечной.
На остановке «Речная» всё было, как прежде: влажная листва под ногами, ветер, но теперь ещё и запах приближающейся зимы.
Сердце застыло. Вдруг она не дождалась?..
Но вот из-за ларька показалась знакомая силуэт. Худая, поседевшая, но такая родная. Лайма.
Собака медленно подняла голову, принюхалась. Не верила.
— Лаймушка! — голос сорвался. — Девочка моя!
Лайма не бросилась сразу. Медленно подошла, понюхала. Потом…
Говорят, собаки не плачут. Неправда. Их слёзы — в дрожащем теле, в тихом скулеже, в носе, уткнувшемся в родные руки.
— Прости, слышишь, прости, — шептала Нина Викторовна, прижимая её к себе. — Никогда больше. Никогда.
Теперь они вместе
Они поселились в той самой комнате на окраине. Места немного, но им вдвоём хватало. Лайма спала у батареи, сопровождала хозяйку до магазина, больше не отставала ни на шаг. Часто оглядывалась — убедиться, что она рядом.
С дочерью состоялся серьёзный разговор. Та не одобрила поступок матери, посчитав его импульсивным. Но Нина Викторовна поняла: преданность нельзя измерить удобством. Она выбрала сердце.
Каждый вечер перед сном она прижимала Лайму к себе и шептала:
— Мы теперь вместе, родная.
А Лайма вздыхала в ответ. Она не помнила обиды. Просто любила. И знала — теперь всё будет хорошо. Потому что они снова вместе. А значит, всё остальное — неважно.
