Когда мы с мамой возвращались с рынка, я первой обратила внимание на него. Он сидел не под лавкой, как прячутся обычно уставшие или бездомные собаки, а прямо на скамейке автобусной остановки. Сидел, как человек — спокойно, уверенно, внимательно. Смотрел на дорогу, щурясь на зимнее солнце, иногда поднимал морду и оглядывал прохожих, будто выискивал кого-то. Он не сновал по остановке, не подавал голос, не пытался к кому-то подойти — просто сидел и ждал. Это выглядело удивительно… почти по-человечески.
— Мам, посмотри! — я потянула её за рукав. — Щенок!
Он был маленький, костлявый, ушастый, чуть косоватый и неловкий, как подросток, который ещё не научился управлять своими длинными конечностями. Но больше всего меня зацепили его глаза — уставшие, но не потухшие. В них было что-то глубокое. Такое, что словами не объяснишь, но почувствовать — можно сразу.
Мама скользнула по нему взглядом и устало вздохнула:
— Не трогай. Он, скорее всего, весь в блохах. Без прививок. Мы же не сможем его с собой в автобус посадить. Уедем — он и сам уйдёт.
Но автобус пришёл, потом ещё один — а он всё сидел. Переступал с одной лапы на другую, иногда оглядывался, но не сходил с места. Казалось, он просто ждал. Словно выбирал кого-то из проходящих мимо. И когда он посмотрел на меня — я будто услышала: «Ты же за мной, правда?»
— Мама, ну пожалуйста… — я ещё не умела уговаривать «по-взрослому». Просто смотрела, с мокрыми глазами и замирающим внутри сердцем. — Он замёрзнет…
Мама прикусила губу. Посмотрела вверх, в серое небо. Потом — снова на щенка. И медленно выдохнула:
— Если к вечеру никто его не заберёт — возьмём. Но учти: это твоя ответственность. И если папа будет ругаться — сама будешь объяснять.
Я кивнула с такой скоростью, будто от этого зависела чья-то жизнь. Побежала обратно к остановке, сняла шарф и, словно в одеяло, завернула его. Он не сопротивлялся. Только выдохнул, тихо, по-детски — и спрятал нос в мою куртку.
Дома он ел молча, быстро, так жадно, что смотреть было больно. Не радостно — с отчаянием. Каждая крошка, каждый кусочек — будто последний шанс.
Потом свернулся клубочком на старой куртке и уснул. Как будто всё: можно. Больше не нужно держаться, спасаться, надеяться. Уже можно просто — спать.
— Как назовём нашего героя? — спросила мама, убирая пустую миску.
Я задумалась. И вдруг вспомнила:
— Сегодня же 12 апреля.
— И?..
— Гагарин, — ответила я.
Мама удивлённо подняла брови:
— В честь космоса?
— В честь первого. Он же у меня — первый. И настоящий герой.
Мама усмехнулась, но имя закрепилось. Гагарин остался Гагариным.
Поначалу было нелегко. Кошка зашипела на него с порога и спряталась в комод. Бабушка с порога заявляла, что в доме стало «пахнуть псом». А папа, который тогда был в командировке, по телефону возмущался, что у него аллергия и мы все «спятили». Я всё это выслушивала, кивала — и не сдавалась.
Гагарин вёл себя почти идеально. Почти не лаял, не требовал внимания, не грыз обувь. Просто находился рядом. Постоянно. Спокойно. Как будто ему было достаточно знать, что мы рядом.
Он рос. Ушки стали ещё больше, лапы вытянулись, стал угловатым, но очень трогательным. Когда я приходила из школы, он встречал меня у двери — не скакал, не тявкал, просто смотрел в глаза, будто спрашивал: как прошёл день?
Он точно чувствовал моё настроение. Когда я болела — ложился рядом, не отходил. Когда я рыдала из-за неприятностей — приносил свой мячик. Мол, отвлекись. А если я ссорилась с кем-то — садился рядом и клал голову мне на колени. Просто был.
Зима тогда выдалась настоящей. Сугробы, морозы, река за школой покрылась толстым льдом — на ней катались все: дети, взрослые. Мы с Гагариным почти каждый день туда ходили. Я бросала снежки, он ловил, носился, скользил по льду. Было весело.
В тот день я пошла одна. Подруга слегла с температурой, мама задержалась на работе. Снег шёл крупными хлопьями, кругом была белая тишина. Только мои шаги скрипели по насту.
Гагарин бежал впереди, петлял между кустами. Я подошла ближе к реке. Лёд был гладкий, красивый, чуть потресканный — но прочный, казалось.
Сделала шаг. Потом второй. И тут — треск.
Я даже не успела вскрикнуть.
Всё рухнуло под ногами. Вода захлестнула. Холод — как удар в грудь. Паника. Руки скользят, ничего не ухватить. Лёд ломается. Всё внутри кричит. Я не понимала, что делать, где выход.
И вдруг — рывок.
Куртка за плечо. Меня тянут.
Я повернула голову. Гагарин.
Он вцепился зубами в рукав, тащит изо всех сил. Скользит сам, срывается — но держит. Тянет. Лает, визжит, не сдаётся.
Как мы выбрались — не помню. Только лёд подо мной, локти в крови, дрожь в теле — и он рядом. Мокрый, трясущийся, обнимающий меня всем телом.
Он лёг на меня. Будто боялся снова потерять.
Потом была скорая, мама, врачи. Я — в больницу, он — в клинику. У меня — лёгкое обморожение. У него — воспаление, раны, слабость.
Нас спасли.
Спустя неделю я вернулась домой. Гагарин встретил у порога. Тихо подошёл, ткнулся носом в живот — и лег рядом. Без слов. Всё уже было понятно.
С тех пор он — не просто собака. Он — мой космос. Мой Гагарин.
Прошёл год. Мы переехали. Новая квартира, новая дверь, на которой висит табличка: «Осторожно, герой внутри».
К реке он меня больше не пускает. Ни зимой, ни летом. Если иду — встаёт поперёк. Смотрит в глаза. Без злости. Просто твёрдо.
Иногда он лежит на балконе, смотрит в небо. Долго. Будто высматривает что-то.
— Опять звёзды считаешь, Гагарин? — смеюсь я.
Он не отвечает. Просто кладёт голову мне на колени.
И становится тепло.
Очень.
Навсегда.
Если у вас тоже есть история о вашем Гагарине — напишите в комментариях. А чтобы не пропустить следующий рассказ — оставайтесь с нами, будет ещё много душевного.
