Никита заметил его первым. Мы только переступили порог приюта — внутри было душно, воздух напоминал смесь сырой шерсти, кошачьего корма и йода. Где-то в глубине раздавался скулящий звук — явно щенок. Кто-то тявкал, кто-то царапал металлическую решётку. Я инстинктивно взяла сына за ладонь — он мгновенно застыл, взгляд стал серьёзным, сосредоточенным, словно всё окружающее перестало для него существовать.
— Мама… посмотри, — прошептал он. — Он странный. Но не страшный.
В дальнем углу, обособленно от остальных, сидел чёрный кот. Старенький. Ушко чуть смятое, шерсть в колтунах — явно за ним ухаживали, но он всё равно выглядел уставшим, как будто давно разучился ждать чего-то хорошего.
И — с глазами разного цвета. Один — почти полностью белый, холодный, как зимний иней. Второй — наоборот, тёмный, глубокий, как омут без дна.
От такого взгляда внутри пробегал мороз. Он не пугал — он словно заглядывал сквозь тебя. Или — за тебя. В неведомое.
Я отвела взгляд.
— Да… странный, — сказала я.
— А по-моему, крутой, — возразил Никита.
Мы приехали просто «посмотреть». Без обязательств. Так советовал психолог.
— Пусть сам почувствует, без давления, — объясняла она. — Никаких “надо”, только его выбор.
После того, как не стало Барона, нашего пса, в доме воцарилась глухая тишина. Никита перестал рисовать, молчал, иногда просыпался среди ночи, звал кого-то во сне, а потом тихо всхлипывал, стараясь не разбудить меня.
Мы обсуждали, может, взять кошку? Спокойную. Невозмутимую. Просто чтобы была рядом.
— Только не щенка, — настаивала психолог. — Лучше взрослое животное. Чтобы просто чувствовать рядом кого-то.
Никита выбрал именно этого.
Того, мимо которого остальные проходили, отводя глаза.
— Ты точно хочешь его? — осторожно спросила я.
— Да. Он мой.
— Но он… немного жутковатый.
— Нет. Он не страшный. Он — другой.
К нам подошла сотрудница приюта.
— Его никто давно не берёт. Из-за глаз. У нас даже суеверие появилось — мол, несчастья приносит. Глупости, конечно, но вы же понимаете, как бывает.
— А зовут его как?
— Косой. Так между собой называем. Не любим давать настоящие имена — чтобы не привязываться. Но характер у него хороший. Добрый, ласковый. Только немного… в себе. Словно из другого мира.
Никита присел у клетки, протянул ладонь. Кот неспешно подошёл, потерся щекой о пальцы, а затем тихо опустился рядом.
— Он не пугает, мама. Он… будто знает меня.
— У него действительно необычные глаза. Один — лёд. Второй — бездна.
Никита слегка усмехнулся.
— Он видит звёзды, — прошептал он.
И в этот момент я поняла: переубеждать бессмысленно. Он уже сделал выбор.
Дома кот трое суток не покидал укрытие под диваном. Только по ночам слышались лёгкие шаги, потом — шорох корма, и снова тишина. Ни звука при свете дня.
Я тревожилась, а Никита просто сидел рядом, читал ему вслух, рассказывал сказки, клал подушку поблизости. Ждал.
На третий день он лёг на ковёр, без телефона, без игрушек — просто лёг. И ждал.
Через какое-то время кот осторожно вылез. Сначала на животе, будто полз. Замер. Потом улёгся рядом. Не касаясь, но совсем близко.
С тех пор они были неразлучны. Словно единое целое.
Я иногда путалась в имени — то Черныш, то Косой. Но Никита звал его только так:
— Космос.
— Космос, иди ко мне.
— Космос, не бойся, я с тобой.
— Космос, полетим?
Рисунки вернулись почти сразу.
Первый — кот в шлеме. Второй — в скафандре. Потом — на ракете, в звёздном облаке, сидящий на Луне, парящий среди галактик. Иногда рядом — мальчик, с торчащими ушами. Никита.
— Это ты? — спросила я как-то.
— Нет. Это я. В будущем. С ним.
Я молча вешала рисунки на стену. Один за другим.
Не мешала. Пусть рисует. Пусть говорит. Пусть летит, если ему так легче.
Однажды, глубокой ночью, я услышала, как он шепчет коту:
— Ты ведь не умрёшь, правда?
— Ты ведь не исчезнешь?
Прошло несколько недель. Кот стал частью нашего мира. Мы перестали его замечать — он просто был. Как воздух, как дыхание. Всегда рядом, но ненавязчиво.
Он не мурлыкал. Мяукал редко. Но смотрел — всегда смотрел.
Сидел на подоконнике и вглядывался в небо. Будто ждал чего-то. Или вспоминал.
Никита просыпался — и сразу искал его глазами. Засыпал — рядом. Говорил с ним. Доверял.
А потом случилось.
Из школы позвонили.
— Ваш сын принёс кота с собой.
— Что?
— В рюкзаке. Он лежал тихо. Мы узнали только во время перемены.
Я бросилась с работы. Приехала.
Никита сидел в коридоре, прижимая рюкзак к груди.
— Он не хотел один оставаться, — объяснял. — Ему страшно без меня.
Я хотела вспылить. Но не смогла. Просто обняла его и сказала:
— Он вернётся домой. Всё хорошо. Но давай договоримся — больше так не делай. Хорошо?
Он кивнул. Взросло. Серьёзно.
Спустя пару месяцев кот заболел.
Сначала отказался от еды. Потом стал тяжело дышать. Потом просто лежал, не вставая.
Никита бросился ко мне:
— Мама! Он… он не дышит!
Я подняла его. Он был как тряпичная кукла. Тяжёлый. Беззвучный.
Мы поехали в клинику. Я держала его на руках, закутанного, как младенца. Хрупкого.
Никита только повторял:
— Только не он. Пожалуйста, только не сейчас…
Врач сказал: сильное обезвоживание, низкая температура, похоже, вирус. Но шанс есть. Вы успели.
Оставили в стационаре.
Дома Никита не ел, не рисовал, не спал. Сидел у окна. Ждал.
На четвёртый день позвонили.
— Состояние стабилизировалось. Можно забрать.
Когда мы пришли, кот сидел. Мрачный. В воротнике. С взъерошенной шерстью.
Но, завидев нас, один его глаз чуть дрогнул, второй — будто прищурился.
И Никита впервые за много дней улыбнулся.
— Он вернулся. Он не улетел.
Прошло уже два года.
Кот жив. Молчит. Смотрит в окно. Всегда — туда, ввысь.
Каждый раз, когда я на него смотрю, мне кажется: он действительно видит больше. Может, космос. Может, Никиту — взрослым. А может, нас всех — такими, какими мы могли бы быть, если бы не разучились любить.
На стенах — десятки рисунков. Мальчик и кот. В полёте. На Луне. В тумане звёзд.
Подпись:
«Я и Космос».
И когда я спрашиваю, зачем он рисует всё это, Никита отвечает:
— Чтобы помнить. Потому что он видит. Даже то, чего нет.
И я верю ему. По-настоящему.
А если у вас была похожая история — расскажите. Нам важно знать, что мы не одни.
