Когда не стало мамы, мир для меня остановился. Мне было всего десять лет, и я словно исчезла в собственном горе. Папа замкнулся, стал поздно приходить с работы, и в доме поселилось молчание. Мы почти не разговаривали: он ел молча, смотрел телевизор в тишине, изредка касался моей головы и шептал: «Держись, милая. Я рядом». Я только кивала — ведь казалось, если я начну плакать, это помешает другим скорбеть.
Сэнди появился неожиданно. Его принесла соседка с третьего этажа — рассказала, что подобрала его возле магазина, а держать не может — аллергия. Рыжий, с белоснежной грудкой и пушистым хвостом, уши — торчком, глаза — янтарные. Я стояла на пороге босиком, в растянутой футболке с зайцем, и глядела, как он свернулся калачиком в плетёной корзинке. Поднял голову, встретился со мной взглядом — и не отвёл глаз. Я присела, протянула руку, и он просто уткнулся в ладонь и замурлыкал.
Я назвала его Сэнди — в честь любимого фильма, который мы с мамой когда-то смотрели вместе. С того дня он стал моим теневым спутником. Он лежал на подоконнике, пока я делала уроки, сидел у ног во время ужина, ночами устраивался рядом на подушке и мурлыкал, будто уверяя: «Я тут. Всё будет хорошо».
Сначала папа недовольно бурчал о шерсти в супе, но потом смягчился. Сэнди был ласковый, чуткий. Он чувствовал мою грусть, страх, одиночество — и не отходил ни на шаг. Даже если окно было открыто — он всё равно оставался рядом. Он будто знал: мы с ним принадлежим друг другу.
Прошёл год. Мы уже дышали чуть свободнее. Тогда папа привёл Таню.
— Мы решили попробовать пожить вместе, — произнёс он. — Ты не против?
Я только молча кивнула. Таня была высокой, ухоженной, с прямыми волосами и ароматом дорогих духов. С собой она принесла новые скатерти, переставила посуду на кухне, повесила на стену картину с сиреневыми цветами. Она не делала ничего откровенно плохого. Но была чужой.
Сэнди тоже это чувствовал. Он её избегал. Только один раз прошёл мимо — Таня отмахнулась от него, как от надоедливой мухи. Потом сказала:
— У вас по всей квартире шерсть. И запах, скажу честно, тоже не радует. Лоток в ванной — это странно.
Папа попытался оправдаться:
— Он ведь не мешает… Спокойный кот.
— У меня, может, и аллергия начнётся, — отрезала она.
Он не стал спорить. После этого Сэнди почти не выходил из моей комнаты. Я за ним тщательно убирала, мыла миски, держала дверь закрытой. Но понимала — Таня его не принимала. Как и меня.
Когда папа уехал в командировку, сказав, что его не будет месяц, мы с Таней остались вдвоём. Она почти не разговаривала со мной, целыми днями смотрела сериалы. Иногда ворчала: «И как вы тут жили…» Я старалась держаться подальше.
А потом однажды утром я проснулась — и Сэнди исчез. Я обыскала всю квартиру. Заглянула под кровать, в шкаф, в корзину, даже на балкон. Пусто.
— Таня, вы Сэнди не видели?
Она, держа кружку кофе, равнодушно ответила:
— Может, выскочил. Я утром мусор выносила, дверь была приоткрыта. Ну, и ушёл.
— Что значит — ушёл?
— Коты такие. Сегодня есть, завтра нет. Сам убежал, наверное.
Но я знала — он не ушёл бы. Он боялся лестничных пролётов. Он никогда не уходил один. Он — не просто кот.
Я выбежала на улицу прямо в тапочках, звала его, заглядывала под машины, в подвалы, под скамейки. Соседка с лавки подсказала:
— Рыженький кот был утром у баков. Потом убежал куда-то.
Я распечатала объявления, расклеила на каждом подъезде, писала номер папы. Сама оставляла корм у подъезда, вечерами ходила с фонариком. Папе написала коротко: «Сэнди потерялся. Ищу». Он ответил: «Держись, котик. Он обязательно найдётся. Он у тебя умный». Но не позвонил. А я не просила.
Прошли недели. Месяц. Он не вернулся. Я словно жила в тумане. Ходила в школу, приходила домой, глядела в окно, почти не говорила. Мне он снился почти каждую ночь. Всегда — один и тот же сон: он выходит из тени, идёт ко мне, и я его держу. А потом просыпаюсь — и пусто.
Однажды Таня, проходя мимо, бросила фразу:
— Может, оно и к лучшему. Сколько можно терпеть эту шерсть и запах?
Тогда впервые в голове промелькнула мысль: а вдруг она… выкинула его? И мысль эта осталась навсегда.
Прошло два года. Мы переехали. Новый район, новый дом. Мне было почти тринадцать. Я стала ходить в кедах, слушала музыку в наушниках, делала вид, что мне всё равно. Но стоило мне увидеть рыжего кота — сердце сжималось: а вдруг?..
Я заходила в приюты. Не из веры — из потребности. Я знала всех местных котов в лицо, давала им имена, кормила, но своего не находила. С Таней почти не говорили. Папа жил работой. Я взрослела наедине с собой. И внутри меня росла пустота.
Однажды весной мы поехали в гости к знакомым отца. Частный дом, двор, шашлыки. Таня осталась в доме. Я вышла на улицу. И увидела его.
Кот сидел на ступеньке. Рыжий. Худой. Лапа поджата. Ухо порвано. Но глаза… те самые.
— Сэнди?.. Сэнди, это ты? — прошептала я.
Он смотрел. Нерешительно. Я присела, протянула руку. Он подошёл, уткнулся носом в ладонь, потом — в щёку. Я не сдержалась — плакала молча, обнимала его, и он дрожал, но не убегал.
Позже вышла хозяйка:
— А, Шустрик наш. Появился тут как-то. Остался. Два года уже. Свой, но дикий.
Я выдохнула:
— Это мой кот. Он пропал два года назад. Я его искала.
— Забирай. Видно, ждал тебя.
Теперь он снова рядом. Спит на подушке, ест только из старой миски — я нашла её в старой коробке. Он тихий. Не лезет в глаза. Но стоит мне сесть — ложится рядом.
Папа не спрашивает. Таня делает вид, что его нет. Он тоже её игнорирует — как будто никогда не знал.
А я каждую ночь шепчу:
— Спасибо, что вернулся. Прости, что не уберегла. Я тебя больше не оставлю. Ни за что.
Теперь я закрываю окна. Даже если на минуту.
Потому что теперь он снова мой. И больше никто у меня его не отнимет.
А у вас было похожее? Расскажите. Мне будет важно прочесть.
