Я впервые заметила его в самом начале октября. Уже ощутимо похолодало, под ногами шуршала опавшая листва, небо всё чаще закрывали серые облака, а вечера становились такими тихими и короткими, что одиночество ощущалось особенно остро.
Шла домой, как обычно: немного сутулившись, с тяжёлой сумкой в руке, в голове крутились бытовые мысли — что приготовить, успею ли закинуть стирку, осталось ли молоко. Возле третьего подъезда я увидела его впервые.
Он сидел спокойно у ступенек, будто охранял невидимую границу. Рыжеватая шерсть, белая грудка, гордая посадка, уши как у лисицы. Не бросался к прохожим, не скулил. Просто смотрел. Внимательно, в упор, и я невольно замедлила шаг. Наши взгляды пересеклись. Он не отвёл глаз. И внутри у меня будто что-то дрогнуло — как будто он меня уже знал.
Но я прошла мимо. Вдруг он кого-то ждёт?
На следующий день — снова на том же месте. Я пошла в магазин, но всё равно краем глаза наблюдала за ним.
— Опять твой сторож дежурит, — бросила тётя Люба с лавки.
— Да он не мой…
— А чей тогда? Говорят, его хозяин умер, а он тут так и остался. Уже третью неделю выходит, как по расписанию.
Я замерла.
— То есть он жил здесь?
— Кто ж знает. Но каждый вечер — на том же месте. Ждёт.
Я молча пошла дальше, но в груди появилось странное, тяжёлое чувство.
На следующий день я взяла с собой сосиску. Подошла осторожно.
— Привет. Ты снова тут?
Он не шелохнулся, только уши навострил и мордой чуть повернулся.
— Держи. Хоть немного теплее станет.
Он взял сосиску бережно, аккуратно, и снова уселся, глядя куда-то вдаль.
Так начались наши вечера. Я шла с работы — он ждал. Иногда подходил ближе, иногда просто лежал рядом. Люди проходили мимо, кто-то бросал равнодушный взгляд, кто-то недовольно бурчал:
— Сколько можно! Уже воняет!
— Он же не мешает, — раздражённо отвечала я.
— Надо бы в приют. Или усыпить. Жалко смотреть.
Я не понимала этих слов. Как можно — так, про живое? Он ведь не бездомный. Он просто один. Остался.
Через несколько дней я села рядом на лавку. Он подошёл, тихо положил голову мне на колени.
— Ты кого ждёшь? — шептала я, гладя его. — Хозяина? Или, может, меня?
Он вздохнул. Такой тихий, человечий вздох.
Я постелила старое одеяло, принесла миску с водой. Соседи реагировали по-разному: кто сочувственно, кто неодобрительно.
— Ты с ума сошла, — сказала мне Маринка с второго этажа. — Это же собака, за ней ухаживать надо. Ты одна, зачем он тебе?
— А он, по-твоему, не один?
На третьей неделе я поняла, что всё. Назад пути нет. Я уже мысленно называла его своим. Я уже не могла идти мимо. Я решила: завтра — к ветеринару. Если всё в порядке — беру.
— Бим, — произнесла я, садясь рядом. — Тебя будут звать Бим. Согласен?
Он махнул хвостом.
На следующий день я пришла днём, с переноской. Он спокойно зашёл внутрь. Словно всё понял.
— Всё, поехали, — тихо сказала я. — Домой.
В ветеринарной клинике нас приняла женщина лет шестидесяти. Ласково погладила его по голове.
— Понимает каждое слово, — сказала она. — Удивительный пёс. Спокойный. Только грустный очень.
— Он три недели у подъезда просидел. Ждал кого-то. Я не уверена, что меня… но всё равно ждёт.
— Иногда нас просто выбирают. Без причин. Просто так.
Осмотр показал: здоров, не чипирован. Пять, может, шесть лет. Среднего возраста.
— Хороший друг у вас теперь. Повезло вам обоим, — сказала ветеринар.
Дома первые дни он вёл себя осторожно. Не запрыгивал на диван, спал у двери. Глядел внимательно, как будто не верил, что всё это — всерьёз. Я разговаривала с ним — как с человеком:
— Ты не бойся. Никто тебя не выгонит. Теперь ты дома.
Он начал привыкать. Ложился рядом, тыкался носом, особенно когда я плакала вечерами под радио. Я часто плакала. От усталости. От пустоты. Но теперь, когда рядом лежал Бим, становилось легче.
Он будто собирал меня по кусочкам.
Однажды мы гуляли в парке. К нам подошла девочка лет десяти:
— Можно его погладить?
— Конечно.
Она провела рукой по его спине, засмеялась:
— Такой тёплый. А как зовут?
— Бим.
— Красивый. Он вас любит. У него глаза добрые.
Я кивнула, сдерживая комок в горле.
Прошёл месяц. Я вдруг заметила, что изменилась. Чаще выходила, разговаривала с людьми. По утрам не торопилась — варила кофе с удовольствием. В комнате пахло шерстью, теплом, уютом.
Соседи подшучивали:
— Светка, кавалер у тебя теперь серьёзный!
— Ну а что, — смеялась я. — Хоть кто-то меня теперь встречает с радостью.
Тётя Люба тоже не отставала:
— Он будто знал, что ты его заберёшь.
— Серьёзно думаете?
— А ты сама подумай. Конечно, знал.
И вот однажды я нашла записку у подъезда. Мужской почерк, неуверенный, как от руки, что дрожит:
«Если вы взяли Рыжего — спасибо. Я не смог. Болел. Он был самым лучшим в моей жизни. Простите».
Я стояла, держа эту бумажку, а Бим тёрся мне в бок. И я поняла: он дождался. Пусть не того, кого ждал. Но всё равно — дождался.
Теперь он лежит у меня у ног, пока я пишу. Тихо дышит. В доме тепло. И больше — не пусто.
Я поняла: чтобы по-настоящему начать жить, иногда достаточно просто остановиться. Подойти. И стать домом для того, кто долго ждал.
Если у вас тоже был такой случай — поделитесь своей историей в комментариях.
