…Вернулся из школы позже обычного, насквозь мокрый, с тяжелым дыханием и рюкзаком, из которого капала грязная вода. А под курткой — промозглый, трясущийся щенок, воняющий так, что хоть на улицу выбегай. И ведь полез в лужу за ним, в самую глубокую, куда какие-то бездушные мальчишки беднягу забросили…
– Марья Сергеевна, у меня завиток никак не выходит, – тихо проговорил Темка, второклассник, поднимая глаза от акварельного листа и показывая учительнице на непослушный зеленый лепесток.
– А ты не дави на кисточку, милый, легонько веди – словно перышком по щеке. Вот так. Видишь, получилось? Уже не завиток, а настоящее волшебство! – тепло улыбнулась пожилая учительница. – Для кого стараешься? Кому такие чудеса рисуешь?
– Для мамы! – просиял Темка, гордый за победу над упрямой линией. – Сегодня у неё День рождения, я ей это подарю!
– Счастливая у тебя мама, Тёма. Подожди немного, не закрывай альбом сразу – пусть краска немного подсохнет. А дома уже аккуратно вырвешь лист и вручишь. Уверена, она будет в восторге!
Марья Сергеевна глянула на мальчика с доброй нежностью – тёмный вихор над альбомом, сосредоточенное лицо… И сама себе улыбнулась. Не видела она давно таких искренних, душевных подарков. Не иначе, от мамы в него перешло – Лариса в детстве ведь тоже отлично рисовала. Надо будет ей позвонить, не только похвалить сына, но и предложить художественную школу – талант у мальчишки явный, нельзя ему пропадать.
Позже, уже вечером, телефон в квартире учительницы зазвонил.
– Это Лариса, мама Артема Котова, – прозвучал строгий голос. – Я звоню, чтобы предупредить: Артем завтра не придёт.
– Добрый вечер, Лариса. Что-то случилось? – с лёгкой тревогой уточнила Марья Сергеевна.
– Ещё бы! Весь мой день рождения испортил! А теперь лежит, с температурой, только что скорая уехала!
– Подожди… Как это с температурой? Он же весёлый из школы уходил, с подарком для тебя…
– Вы про эти каляки-маляки? – раздражённо ответила Лариса.
– Какие каляки?! Да он такие чудесные цветы нарисовал! Я сама хотела тебе звонить, чтобы обсудить художественную школу…
– А мне вот больше щенок впечатлений оставил! Комок мокрый, вонючий, в яму полез за ним, идиот! Учебники испорчены, альбом весь в разводах, смотреть страшно. А сам – до тридцати девяти температура! Гостей всех распугал, скорая отчитала меня, что за сыном не слежу…
– Подожди… Щенка ты куда делала?
– Куда? Обратно, куда и нашёл! На свалку. Пока спал, вынесла. А альбом сушится, от него толку никакого – всё размазано.
Марья Сергеевна молчала несколько секунд, затем ровным голосом сказала:
– Лариса, можно я к вам сейчас зайду? Живу рядом, ненадолго…
Уже через несколько минут она выходила из дома, прихватив с собой старый фотоальбом с детскими рисунками и пожелтевшими снимками из тех времён, когда Лариса была её ученицей. Дверь открыла сама Лариса, проводила гостью на кухню, торопливо убрала остатки праздника и начала свой рассказ.
Как Темка пришёл поздно, грязный с ног до головы, как принёс этого бесхозного щенка, воняющего помойкой, как залез за ним в лужу по колено. Как книги испортились, рисунки размазались, температура подскочила, гости разбежались, врач отчитал… А альбом теперь сохнет, весь в пятнах. А щенка, говорит, выбросила обратно – ну а что делать?
Пока женщина говорила всё это на одном дыхании, не замечала, как темнело лицо Марьи Сергеевны, как суровел её взгляд. А когда дошло до щенка – глаза старой учительницы стали почти чёрными от тяжести чувств. Она взяла в руки испорченный альбом, провела по нему пальцами и заговорила глухо, но уверенно.
Про зелёные завитки, нарисованные с любовью. Про цветы, которые, казалось, оживали под кистью мальчишки. Про хулиганов, что бросили слабого зверя в яму, и про сердце детское, не способное пройти мимо. Про мужество не по возрасту, про нежность, вложенную в каждый мазок.
А потом тихо подошла к окну и, показав рукой, произнесла:
– Вон она, яма. И если бы на месте щенка оказался твой сын – утонул бы. Но он думал не о себе. Может, он думал, как бы краски в альбоме не смазать, чтобы подарок тебе понравился.
– А ты разве забыла, Лариса, как сама тогда, в девяностые, у школы плакала с котёнком в руках? Как мы всей школой за тебя переживали, когда твоего Тишку выкинули на улицу? Как уговаривали твою маму? Или Мухтара, того самого, что с тобой до института дожил? Или грача с перебитым крылом? Я помню. А ты?
Она открыла альбом, показала выцветшее фото, где девочка в белом фартуке прижимает к себе пушистого котёнка, улыбается в окружении одноклассников.
– Вот она, та самая доброта, которую ты сама когда-то несла в этот мир, несмотря ни на что. Вспомни её, Лариса. Не гаси в сыне то, что когда-то грело и тебя.
За фотографией, выпавшей из старого альбома, на стол тихо опустился детский рисунок — выцветшие краски едва угадывались на бумаге, но всё ещё различимы были очертания девочки: одной рукой она прижимала к себе лохматого щенка, а другой — крепко держалась за мамину ладонь.
– Была бы моя воля, – голос Марьи Сергеевны зазвучал твёрже, – я бы этого щенка вместе с Артёмкой обняла бы крепко и расцеловала. А эти твои «кляксы» – да в рамку бы и на стену! Потому что для матери нет подарка важнее, чем знать, что её ребёнок растёт Человеком – с большой буквы.
Пожилая учительница продолжала говорить, даже не замечая, как сильно менялось лицо Ларисы. Как всё чаще она косилась в сторону двери детской, за которой тихо лежал Темка. Как незаметно побелели её пальцы, сжавшие злополучный альбом, будто тот жёг кожу…
– Марья Сергеевна! – вдруг сорвалась Лариса и быстро, будто задыхаясь, выдохнула: – Побудьте с Темкой… только ненадолго, ладно? Я скоро вернусь! Буквально на несколько минут!
Под пристальным, немного удивлённым взглядом учительницы она метнулась к вешалке, накинула пальто и почти бегом выскочила в подъезд.
Не разбирая дороги, она мчалась к видневшейся на горизонте свалке. Ноги промокли насквозь, кроссовки хлюпали, волосы липли к лицу, но она, будто не чувствуя этого, шарила глазами по грязным кучам мусора, заглядывала под коробки, ворошила пакеты и шептала: «Где ты, малыш… где же ты?..» А потом, уже вслух: «Простит ли он меня?..»
– Тем, а кто это там у тебя в цветах нос прячет? Случайно не твой друг, Дикуша?
– Он самый! – радостно отозвался Артём. – Похож?
– Да еще как! Пятнышко у него, звёздочка на лапке, всё как тогда… Я аж вспомнила, как мы с твоей мамой его отмывали после той самой лужи! – рассмеялась Марья Сергеевна, с нежностью глядя на картинку.
– А теперь я ему лапы каждый вечер мою! – с гордостью сообщил мальчик. – Мама сказала: раз завёл друга – ухаживай за ним. Она даже ванночку нам специальную купила!
– У тебя мама молодец, – кивнула учительница. – Это, гляжу, ты опять ей подарок рисуешь?
– Ага! Хочу в рамку вставить. А то у неё те «кляксы» до сих пор в рамке стоят, и она на них смотрит и улыбается. Вот я и думаю, чего она им радуется? Ведь это же кляксы, правда, Марья Сергеевна?
– Кляксы, говоришь? – прищурилась та. – А если они от души, от самого сердца? Тогда и кляксы могут быть красивыми. Ну-ка, рассказывай, как у тебя дела в художественной школе? Не забросил?
– Да что вы! Я теперь мамин портрет рисую! Правда, ещё не закончил, но скоро закончу – пусть порадуется. А пока вот… – он полез в рюкзак и достал сложенный вдвое лист. – Это мама нарисовала. Она у меня теперь тоже рисует!
Марья Сергеевна развернула лист, пригляделась и невольно сжала плечо мальчика, сидящего рядом. Перед ней раскинулся целый маленький мир, тёплый и радостный: на ярком фоне из мазков и пятен сиял улыбающийся Артём, положивший ладонь на голову чернявому псу, глядевшему на него с обожанием. Справа – светловолосая девочка в старомодной школьной форме, прижимавшая к себе пушистого котёнка. А слева, среди книг, за учительским столом, с мягкой, понимающей улыбкой и почти живыми глазами, полными мудрости и тепла, сидела она – Марья Сергеевна.
И в каждой линии, в каждом штрихе, в переливах красок и зелёных завитках, она чувствовала – не просто старание, не просто рисунок, а настоящее сердце, благодарность, любовь, память.
Учительница молча смахнула с ресниц предательскую слезинку и вдруг улыбнулась по-настоящему – в самом уголке листа, выведенное не рукой, а самой душой, скрывалось одно-единственное слово, вплетённое в узор: «Помню».
